Сценарий убийства

В улыбке Рота отразилось недоверие. Он думал, что я писал речь на бумаге от начала до конца и выступал как артист, воспроизводя роль по памяти. В буквальном смысле он ошибался, но я решил не рассеивать его иллюзий. Некоторых вещей подзащитному лучше не знать.

– Вы играете роль один раз. И всякий раз повторяете вступительную речь перед новой аудиторией, то есть перед новым судом присяжных.

Рот быстро шагнул обратно к столу, упал в кресло и замер в задумчивой позе, лениво возложив одну руку на спинку и подперев запястьем подбородок. Взгляд Стэнли Рота, будто скучая, блуждал в пространстве возле моего плеча, потом замер.

Рот убрал руку из-под подбородка и, расставив пальцы, сделал неопределенный жест, направленный куда-то вдаль.

– Вы – актер, и вы сами пишете текст для спектакля, который никогда не поставят во второй раз. Но вы всегда играете одну роль, не так ли? – спросил Рот.

В конце каждой фразы его взгляд словно нехотя возвращался ко мне. Глаза оставались почти неподвижными, и зрачок двигался реже, чем рождались слова.

– Это роль поверенного по уголовным делам или, вернее, защитника, который всегда обращается к залу… Точнее, обращается к суду присяжных… Всякий раз вы обращаетесь к двенадцати разным людям. Но всегда – к двенадцати неизвестным вам людям. Вы выступаете перед аудиторией, состоящей из незнакомцев, чтобы убедить их в своей правоте. Как вы этого добиваетесь? У актера есть текст его роли… То есть художественный вымысел, который нужно лишь воспроизвести. Но у вас… У вас есть текст, вами написанный, текст о чем-то вполне реальном, происшедшем на самом деле, и задача не просто дать залу удовольствие от зрелища, но убедить. Задача не просто сорвать аплодисменты за свою игру… Нет, вы желаете добиться от них конкретного действия – добиться решения, от которого будет зависеть, виновен или не виновен в убийстве ваш подзащитный, будет ли жить клиент – тот самый, интересы которого вы представляете. После спектакля актер возвращается домой, удовлетворенный своей игрой. А с чем возвращаетесь вы? Что испытываете? Удовлетворение? Удовольствие? Почему? Вы донесли до аудитории какую-то правду? Или, наоборот, неправду?

Увидев в моих глазах негодование – секундную вспышку, которую я не успел погасить, Рот разошелся по-настоящему. Он выпрыгнул из кресла, вцепился в стол и вперил в меня суровый взгляд.

– Вас разве не беспокоит факт, что с такой замечательной игрой ваш зал отпустит на свободу настоящего убийцу?

– Хотите знать, не будет ли этот факт беспокоить меня, если я заставлю именно этих присяжных дать вам свободу?

– Я знаю, вы мне не верите, – с раздражением парировал Рот. – Хотя мысль о том, что я виновен, упрятана в вас достаточно глубоко. Я невиновен, но это не важно. Не важно для вас. Раньше я не понимал… Вас действительно не интересует, как все произошло. Это не меняет вашего поведения. И не влияет на ваши ощущения. Потому что…

Рот замолчал, и в его глазах появилось знакомое выражение – тот самый цепкий, оценивающий взгляд. Взгляд, многое говоривший о своем хозяине: этот человек считает, что видит твои слабости и знает, как их использовать.

– Важно одно… Есть только одна причина, по которой вы это делаете, одна причина, по которой вы любите свое дело, не так ли? В сущности, вы всегда играете роль. Не в этом ли правда? Вы – актер в самой своей сути, очень хороший актер. И, как всякого хорошего актера, вас опьяняет собственная игра.

– Что, думаете, все вокруг вас – это игра? Полагаете, каждый человек – актер? В моей работе вы не увидели главного, – возразил я, встав с места.

Я устал следить за Ротом. Устал от его ужимок, от манеры раскладывать все в выбранных им понятиях. Стоя у застекленной раздвижной двери, я слушал урчание выезжавших со стоянки машин. Негромко разговаривая, к воротам шли две женщины – вероятно, актрисы, снимавшиеся в эпизодах и возвращающиеся домой после долгого съемочного дня на площадке. От проходившего в километре шоссе доносился монотонный гул. Вокруг были звуки обычной жизни, казавшейся вполне нормальной и не пересекавшейся ни с территорией «Блу зефир», ни с производимыми студией сказками. Обернувшись, я сказал:

– Я не актер. Я не опьянен своей игрой… По крайней мере я на это надеюсь. Я не похож на картонного киногероя, по ходу сюжета роняющего затертые фразы о разумном сомнении или доверии к тому или иному свидетельству. На самом деле я верю в то, что говорю. Это правда. Я не читаю текст и не играю роль. Я отстаиваю доводы в суде. И люблю свое дело за возможность подойти к доказательству как к процессу.

– За возможность доказывать? – переспросил Рот, явно ничего не поняв.

Сложив руки на коленях, он ждал объяснений. Хотя для себя уже все решил и не испытывал к моим словам особого интереса.