Струны пространства

Я видел несправедливость, царящую здесь, но не встревал. Мне решительно было наплевать и на тех, у кого отбирали деньги; на тех, кто отбирал; на тех, кому не доставались вагоны. Я не собирался из-за кого-то нарываться на поножовщину или быть под прицелом у дежурившей милиции. К слову говоря, она тоже имела свою долю. Ее отстегивал «блатняк» за негласное разрешение властвовать на этой территории. Поэтому нередко драки за ее передел заканчивались смертью, которая банально трактовалась: «заснул пьяный на путях», «перепрыгивал через ограждения и упал под поезд» и прочее.

Ночевал я или здесь же под навесом, на деревянных ящиках, или в зале ожидания.

Мыться ходил в городскую баню. От тяжелой работы поначалу болело все тело. Но вскоре я заметил, что болит преимущественно от неправильного подъема тяжестей, от того, что неравномерно нагружаются группы мышц, и от неправильного чередования работы и отдыха. Я стал заниматься. В свободное время я бегал вдоль реки и заглядывал на спортивные школьные площадки, продолжая изобретать для себя упражнения. Самой лучшей была площадка около спортивной школы легкой атлетики, но, к сожалению, школа располагалась далеко, под охраной высокого забора и сторожа. Я посещал ее глубокой ночью и не чаще раза в неделю. Но там были нормальные спортивные снаряды, а не только всевозможные перекладины. К концу лета до меня дошло, что я не догадался плавать в реке. Это было серьезное упущение. Заплывы в прохладной августовской воде дарили бодрость и отдых всем мышцам, а также крепкий и восстанавливающий сон. Такой, что за час я мог выспаться как за все четыре. Разминка в перерывах между мешками, тюками и ящиками повышала мою производительность и снимала напряжение. Я вычислил, что она прибавила мне полтора раза от того, что могли за день сделать самые крепкие парни. А уставал я меньше.

Осенью дали общежитие от института, в который я поступил.

Я застелил узкую койку, расставил бабушкины книги на полку над кроватью. На письменный стол поставил новенькую настольную лампу, которую купил сразу по заселению.

Первый раз за три с половиной месяца я лег на кровать и с непривычки долго не мог уснуть, пока, измучившись, не скатился с подушкой на пол.

Даня

– Пияники! – прыгал Данька, когда я вошел в комнату.

– Это не сейчас, – протягивая ему один, сказал я и достал вазочку со шкафа. Высыпал пакет в нее и поставил на стол. – Буду заниматься, а ты будешь их грызть, когда захочется. Это только для занятий.

Данька кивнул, уплетая угощение. Доев, вытер рот ладошкой и ее же тщательно облизал. Посмотрел с вожделением на вазочку, но больше не взял.

– Шумели? – кивнул я на дверь.

Данька торопливо закивал.

– Кичали и стучали.

– Ты не боялся? – спросил я так, чтобы стало ясно, что пьяные люди за стеной – сущий пустяк для пятилетнего малыша, который шесть часов просидел у облупившегося подоконника на жестком стуле в ожидании меня.

– Не-ее, – выпятил он нижнюю губу. – И не думал. Я занят очень был.

– Чем? – переодевая штаны, засмеялся я.

– Листочки считал! – Данька подбежал с листком бумаги ко мне. Неровные ряды палочек украшали полстраницы. – В каждой палочке пинадцать листочков желтых упало. А касные с куста я не считал, потому что ветей мешал.

– Ты какое дерево обсчитывал? – я сел на бабушкину кровать, которая теперь стала Данькиной.

– Беезу, – ответил Данька и подошел ко мне.

Взглянул мне в глаза, и обхватил меня за шею руками изо всех сил. Так и стоял. Я гладил его по спине, чувствуя весь его вечный страх перед родителями, томительные часы ожидания, невыносимое одиночество в четырех стенах и безмолвное гигантское терпение к не очень счастливой жизни. Мне надо было обратить все в шутку, растормошить Даньку, пощекотать, засмеяться – все, что угодно, лишь бы стряхнуть с него запредельные и для взрослого эмоции. Так я обычно делал, и Данька легко переключался, или делал вид, что переключается. Но сейчас я не смог произнести ни звука, не смог сделать ни движения. Я сам был в Данькином состоянии, и нам обоим нужно было немного времени, чтобы привести души в порядок. В мужской порядок строгой дисциплины и контроля над чувствами, которые могут выжечь все до тла. Лица Даньки я не видел, но знал, что он часто-часто моргает. Слез у него не было ни разу с тех пор, как он гордо поднялся с колен, перехватывая пальчиками ножку железной бабушкиной кровати.

Я гладил и гладил его по спине, смотря в окно. Накрапывал небольшой дождь, заставляя раздеваться березу дальше, а маленький Данька давно уже стал мне примером исключительной мужественности.

– Погулять нам не удастся сегодня, – справившись с собой, я отстранил его от себя. Подтянул ему колготки. – Но я и не планировал. Мне надо позаниматься, и мне нужна твоя помощь.

Данька с готовностью метнулся за стулом, который все еще стоял у подоконника. Потащил его к столу.

– Чай принесу, – поднялся я.