Строговы

Старостенко и Антон шли позади. Старостенко кряхтел, отдувался, сплевывал, и по всему чувствовалось, что начальник штаба чем-то раздосадован. Антон, наоборот, был оживлен и весел. Он то посвистывал, то баском бормотал себе под нос слова какой-то песенки. Матвей молчал. Каждый из них волновался за предстоящее и, как умел, скрывал это волнение.

От лиственницы до поляны было не больше версты, но Матвей успел передумать очень многое. Первый раз за все эти месяцы промелькнула у него мысль о смерти. Не затем он идет, чтобы стоять в стороне. Ему придется быть там, где всего опаснее, где нужно биться, позабыв о себе.

«Ничего, еще один нажим, и мы победим их». Эта мысль была такой выстраданной и желанной, что смерть его уже не страшила.

Когда до передовой линии осталось не больше ста саженей, Матвей, полуобернувшись, не то шутя, не то серьезно сказал Антону:

– Если убьют меня, служба, схороните на Тараскином бугре за Волчьими Норами.

– Ты что это? – встревоженно спросил Антон, хотя и сам перебирал в эти минуты всю свою жизнь и подумывал о смерти.

– На всякий случай, служба. Не в бабки идем играть, – спокойно ответил Матвей и остановился. Не спеша, он снял с рук варежки, поправил ремень, на котором болтались круглые гранаты-«лимонки», ладонью с большой тщательностью пригладил закурчавившуюся бородку. Проделав все это, он к чему-то заглянул в дуло вороненого маузера и слегка потряс им, точно взвешивая на руке.

Антон и Старостенко молча смотрели на него, не решаясь идти впереди командующего.

Только Матвей тронулся – с поляны послышались крики и отборная ругань. Матвей вначале ускорил шаги, затем побежал, придерживая рукой гранаты. Антон и Старостенко не отставали.

Вскоре Матвей выбежал из березника на поляну и увидел, что совершается то, чего втайне он серьезно опасался. Белые начинали седьмую атаку. Они появлялись на поляне из проулков и огородов группами в шесть – десять человек и, распластавшись на снегу, ползли на сближение с партизанами осторожно, упорно и без оглядки. Так подбирается к намеченной жертве хищник, чтоб ошеломить ее внезапным ударом.

Матвей приложил к глазам бинокль, но тут же опустил его. Враг хорошо был виден и простым глазом.

– Офицерье, унтера и эти инструктора из чужеземцев – вся сволочь, – сказал он спокойно, не повышая голоса.

Старостенко, нервно ощупав свои карманы, набитые патронами, сплюнул.

– Продали русскую землю, правители… Кому продали?! – желчно проговорил он, переминаясь с ноги на ногу.

Матвей и Антон весело переглянулись: начинается! По словам самого капитана, он стал красным партизаном из ненависти к иностранцам, которые начали вмешиваться во внутренние дела России. «Русский с русским всегда договориться сумеет», – часто говорил Старостенко.

Командующий и комиссар про себя посмеивались над наивностью рассуждений своего начальника штаба, до конца не понимавшего законов классовой борьбы. Однако честность Старостенко не вызывала у них никаких сомнений.

– Они думают, Матвей Захарыч, – заговорил Старостенко, кивая головой в сторону белогвардейских цепей, – взять нас на испуг. Прикажите ползти на сближение. Посмотрим, у кого нервы крепче.

– А выдержим рукопашную? – спросил Матвей, про себя нисколько не сомневаясь в этом.

– Полагаю, что это лучший способ довершить их разгром, – протирая перчаткой очки, сказал Старостенко.

Антон ударил кулаком об кулак и крякнул.

Матвей усмехнулся:

– Что, руки чешутся?

Он пригнулся и зашагал влево, к цепи партизан, изгибавшейся по опушке леса.

Выйдя на опушку, он наклонился к одному из бойцов и приказал передать по цепи:

– Идем на сближение с белыми, будем биться врукопашную. Держаться дружно: все за одного, один за всех. Штаб в полном составе будет с вами. Не робеть, ребята! Неужто мужицкий кулак не одолеет офицерского?!

И приказ полетел как птица-невидимка, от бойца к бойцу, до самого края партизанской цепи.

Матвей вернулся на прежнее место. Комиссар и начальник штаба лежали на снегу рядом. Старостенко, молчавший с самого начала боя, разговорился:

– Подумай только, Антон Иваныч, и после всего этого они имеют наглость называть себя демократами, проповедовать равенство, свободу, независимость для всех народов. Лицемеры! Их нужно истреблять здесь, у нас, как самых отъявленных и злостных врагов. Только это даст им понять, что русский народ не нуждается в их опеке. Он сам сумеет решить свою судьбу…

– Будем продвигаться, Илья Александрович? – спросил Матвей, опускаясь рядом на снег.

Старостенко повернулся к нему, ответил:

– Попробуем. – И пополз, разрывая плечом мягкий снег.

Матвей и Антон заспешили и выровнялись с начальником штаба. В цепи, правее и левее от командования армии, это тотчас же заметили, и люди сразу пришли в движение.

Расстояние, которое разделяло белых и партизан, сжималось с двух сторон. Изредка Матвей приподнимал голову, поглядывая вперед. Вначале белые угадывались только по очертаниям и цвету своих зеленых шинелей, потом стали видны их лица, а некоторое время спустя Матвей улавливал уже блеск их глаз, злобный и яростный.