Стриптиз

Здесь — сословное общество, родовая знать. Две тысячи взрослых мужчин — бояр, глав семейств. Каждый из которых может любому из остальных, из восьми миллионов общего населения, грубо говоря — в морду харкнуть. По любому поводу или без оного. В абсолютной уверенности: так — правильно.

Основа аристократизма — ощущение превосходства, «я начальник — ты дурак». Изначально, от рождения. Презрение, гонор… Я — человек, ты — быдло.

Признать меня — крах всего. Вся жизнь, семейство, поколения предков… ошибка?

Они не могли сравняться со мной. И уже не могли загнобить, затоптать, придавить… Фиг вам! Поздно. С Дятловых Гор меня выковырять… урана сначала накопайте, придурки.

Они не могли хоть как-то, хоть внесистемно — вознести над собой. Нет явного, понятного им, пусть и редкого, экзотического обоснования. Типа:

— Дык… Это ж прямой потомок царя Соломона! В ём — пращурова кровь говорит. Где уж нам, сиволапым…

Им оставалось только «вынести за скобки» — «не наш человек». Нелюдь.

«Ребята, он не наш, не с океана!
— Мы, Гарри, посчитаемся с тобой, ой-ли, —
Раздался пьяный голос атамана».

Ну, звыняйти, хлопци. «И кровь уже текла с ножа у Гарри».

Но и признать полностью мою чужесть — они не могли. «Всё в мире делается попущением Господним». В крайнем случае — «происками сатанинскими».

Религия, сословное общество — системы тотальные, всеобъемлющие. Мне должна быть в них полочка, ящичек. Заявись я как пророк, как сын божий, супер-пупер инопланетянин… Они бы поняли. Но я-то вёл себя… живенько так. Подпрыгивал да поскакивал, а не воспарял и снисходил. Вполне земно.

Я — такой же, как и вы.

Только — лучше, удачливее, успешнее.

Умнее.

Свободнее.

Это бесило. Вызывало зависть. Бешеную. Вплоть до неадекватности. До — «просто назло». До — «себе во вред». А я — не понимал.

Дело не в попандопулолупизме — в моей личной эмоциональной инвалидности. Мне зависть — не свойственна. Ну, не выучили с детства! Да и вообще: в основе чувства зависти — сравнение. Как может законченный эгоист вроде меня, как-то сравнивать себя — СЕБЯ! — с кое-каким другим?!

Да хоть ты какой золотой-яхонтовый! Но у меня есть палец. Мой, указательный. И им — в моём носу — ковырять удобнее. Чем твоим.

«— А армяне — лучше.

— Чем?! Чем лучше?!

— Чем грузины».

Ну и как я, после этого, могу тебе завидовать? С неправильным пальцем — а туда же, жить собрался. Мучиться… Бедненький…

Коллеги! Если у вас сходная эмоциональная инвалидность, если вам незнакомы приступы бешеной зависти, злобы — даже и не пытайтесь. Попадировать. Хоть с какими шестерёнками пятерёночными, парожолями и старостратами! Вы будете оценивать мотивы аборигенов по каким-то материальным интересам. А они вас просто ненавидят! Просто по факту вашего существования. Успешности. Непохожести. Ненавидят — до потери инстинкта самосохранения.

«Такую сильную неприязнь испытываю! Кушать не могу!».

* * *

Радил ощущал мои успехи вполне конкретно — как язву, грызущую его тело и душу.

Урюпа был свидетелем двух нервных срывов, когда Радил, обычно довольно сдержанный, орал, ругался и брызгал слюной. По поводам, связанных со мною.

В начале лета Радил попытался заслать ко мне… информаторов. Я, вот честное слово! — ни сном, ни духом!

— Дык… у тя ж Воевода, так хитро устроено… Вот, к примеру, пришёл к тебе человечек. Вроде — жить просится. А твои-то его обрили. И всё.

— Что «всё»?!

— Всё. Назад ходу нету. Покамест борода не отрастёт. А то ведь в Городце-то — засмеют, зашпыняют. Боярин-то похвалит, наградит. А далее? «На чужой роток не накинешь платок». А жить-то не с боярином — с людями. Купчик идёт, ему в Балахне — стоп. Там торг и веди. Пройтить, глянуть и чтобы назад выйтить… Только ежели артелью. Так ты артель нашу городецкую вона куда — на Ветлугу заслал! И чего они с отудова углядеть у тебя могут? Или, к примеру, вот нас трое. Помыли-побрили — по зимницам. Хрена там чего углядишь-уделаешь. Во всяку минуту у людишек разных — на глазах. Чуть пообтёрлись — в работы. Опять же — не по своей воле, а по твоей нужде. В россыпь. В разбрызг. Оно, конечно, время прошло бы — мы б как-никак, а собралися. Да только… Меня-то от твоей житухи вона как торкануло. А подельники мои костромские — и вовсе… не шиши злокозненные.

Урюпа рассказывал о злобствовании боярина, не понимающего причины исчезновения «верных людишек». Потом пришёл епископский караван. И Радил взбесился совершенно.

Для Феодора, по большому счёту, не было разницы между Городцом и Всеволожском. И то, и другое — паства. Окормляемая и постригаемая.

Держать и доить. «Держать» — под своей рукой, «доить» — в свою кису. Уничтожать Всеволжск на радость Радилу… С какой стати?

Радил, однако, всунул своих людей в караван. В надежде на то, что епископа и людей его «примут по чести» — будет возможность посмотреть Всеволжск, вызнать судьбы «замолчавших агентов».

Урюпа в Балахнинском бое был ранен. Выбрался, отлежался. С установлением зимнего пути снова послан во Всеволжск.