Читаем Стрельцы у трона полностью

   Снова поклонился и подошел поближе позванный.

   Смотрят на него все, особенно -- царь Петр.

   Сейчас хочется узнать отроку: что думает стрелецкий голова? За кого он станет? Чью сторону будет держать: товарищей с Милославскими или их, царя с Нарышкиными?

   Но у Горюшкина лицо какое-то деревянное, непроницаемое. Не видно ни злобы на нем, ни сочувствия к тем, кто просит о защите. Только затаенное любопытство. Словно он любуется на очень редкое, занимательное зрелище и ждет: какой исход будет из всего, что сейчас происходит пред его глазами?

   -- Первей всево -- ворота загородить-запереть надо. Решетки спустить, рогатки поставить. За воротами, на мостах -- малость людей оставить, а больше -- на стены. И ни единой души ни в город, ни из городу не пропущать. Да еще...

   Горюшкин сделал движение, словно желая заговорить.

   -- Што, Гришенька? Али сказать што собираешься?

   -- Доложить думал. Сам вот с докладом шел, когда позвали меня перед ваши, государей, царские величества. Прибежали от ворот кремлевских, от караулов стрельцы мои. Толкуют, ко многим-де воротам приступили шайки невеликие стрельцов и бутырцев. Зла пока не чинят никакова. А, гляди, станем ворота закрывать, тут и помешают. Так как нам быть? В бой идти с ими до смерти али как иначе?

   В тяжелом раздумье опустились боярские головы. Теребят выхоленными руками свои седые и темные бороды, усы потрагивают.

   За всем наблюдает, подмечает всякое движение, ловит каждое слово царь-ребенок. Ждет: что скажут бояре?

   Потолковал негромко с ними Матвеев и снова обратился к Горюшкину:

   -- Тяжкое дело -- кровь проливать. Особливо ежели первому быть. Не надо крови. Смуты кровью не зальешь, сильнее разгоритца, гляди. Вас, поди, больше у ворот, ничем их, покуда. Скорее и делай дело... Станут мешать -- потеснить малость вели. У них тоже рука на своих не подымется, драка не кровавый бой. И дело свое сделаете, и масла в огонь не плеснете. Беги скорее, не поздно бы стало.

   Вышел Горюшкин, послал ко всем воротам приказ, как ему Матвеев сказал. Но посылать стрельцов же пришлось. Иные -- честно исполнили приказание. А многие тогда только добрались до отрядов у ворот, когда и здесь стояли целые отряды бунтующих, и у самого Красного крыльца уже плескались волны мятежа.

   Вся площадь между Успенским и Благовещенским соборами кипела котлом.

   Отряды Стремянного полка, поставленные для охраны у входов во дворец, стояли безучастно, как будто ждали минуты, когда можно будет присоединиться к товарищам-бунтовщикам. А перед ними, лицом к лицу, все нарастая, сплошными рядами теснились стрельцы и солдаты, возбужденные, иные -- без кафтанов, в одних рубахах, и, поджимая отсталых товарищей, перекликались друг с другом, слушали, что говорили в разных местах подстрекатели -- попы раскольничьи и посланцы Милославских, шнырящие везде и всюду.

   Отдельные крики, угрозы, брань сливались в нестройный, но зловещий шум. На Ивановской площади, где стояли кареты бояр, окруженные челядью и вершниками, особенно громко гикали и кричали стрельцы. Разогнав холопей, они в щепы изломали экипажи, калечили лошадей, ломали им ноги и орали:

   -- Не убежать боярам от наших рук! Все попались!

   Не медля нимало, заняли матяжники караулы у всех кремлевских ворот, у городских рогаток.

   Бояре еще не показывались, хотя толпы и кричали не раз:

   -- Бояр к нам сюды... Нарышкиных нам, Матвеева Артемона... Ответ держать должны! Бояр подавайте!

   Во дворце ждали патриарха, одно присутствие которого должно было сдержать хотя немного эту буйную, пьяную толпу.

   Пока патриарх облачался и собирался выйти из своих покоев, вся царская семья, окруженная кучкой бояр, сбилась в страхе в одном покое, в окна которого так и ударяли неистовые крики стрельцов.

   Особенно часто долетало два имени:

   -- Ивашку долгогривого с братьями сюды подавайте... Артемошку-чернокнижника... К нам их сюды.

   При этих криках Иван Нарышкин безотчетно подбирал, словно спрятать хотел, свои волнистые длинные волосы, которыми гордился, как лучшим украшением.

   Он, как и братья его, по примеру западных принцев, в отличие от бояр, довольно коротко носивших волосы, не стриг кудрей, и многие молодые дети боярские переняли эту моду у Нарышкиных.

   -- Слышь, Кирюша, и ты, Левушка, подите сюда... И всех зовите. Андрюша, и ты с нами, -- каким-то необычным для него, мягким заботливым голосом позвал Андрея Матвеева, всех родных и двоюродных братьев Иван Нарышкин.

   Привычной надменности и задора теперь не осталось ни капли в этом гордеце.

   Отойдя подальше от других, он стал шептать братьям и Матвееву:

   -- Слышали? Все про волоса про наши кричат. Ворвутся если звери эти, так сейчас и признают всех. Не срезать ли кудри поскорее.

   -- Э, пустое, -- отмахнулся от брата Афанасий и вернулся к матери и отцу, которые молились в углу перед иконами, обливаясь слезами.

   Набожный юноша опустился с ними рядом на колени и стал также горячо творить молитву.

   Пришел наконец патриарх Иоаким с несколькими митрополитами и попами кремлевскими. Чудотворный крест литой из золота, с частицей Древа Господня, блестел у него в руке.

Перейти на страницу:

Похожие книги