Стрелок-2 (СИ)

— Отрежь колбасы жениху, — усмехнулся Дмитрий, услышав, как тот яростно скребёт ложкой. — Видать, голодный.

Стеша, не переча, достала из принесенного им свёртка кольцо колбасы и, отхватив ножом небольшой кусочек, подвинула его мальчишке.

— Ишь ты, — удивился тот, — господская еда!

— Жуй, пока не отняли, — усмехнулся молодой человек, выходя на средину комнаты.

— Охти мне! — всплеснула руками девушка, уставившись на надевшего военную форму постояльца.

Сёмка от удивления тоже бросил жевать и во все глаза смотрел на тёмно-зеленый, почти черный мундир с синими петлицами, блестящие унтерские басоны[11] на красных погонах с цифрами — 138, но самое главное, на звенящий ряд полного банта георгиевских крестов и светло-бронзовую медаль за турецкую войну.

— Ишь ты! — только и смог выговорить мальчишка, глядя на всё это великолепие.

— Варежку закрой, а то простынешь! — подмигнул ему Дмитрий, старательно начищая бархоткой орла на пряжке ремня.

Лежавшая на дне сундука форма немного примялась на местах сгиба, а просить погладить было неловко, но Будищев и без того выглядел в глазах Сёмки и Стеши просто ослепительно. Затаив дыхание, наблюдали они за его движениями, пока тот чистил бляху и сапоги. После чего он, водрузив на голову кепи с синим околышем, тщательно выровнял его козырёк и обвёл притихших подростков веселым взглядом. Сунув руку в карман, унтер-офицер вытащил маленькую блестящую лаком коробочку и с легким щелчком открыл крышку. В воздухе ощутимо поплыл сладкий запах ванили.

— Держите, — протянул он детям по кусочку какой-то сладости, белой от покрывшей её сахарной пудры.

— Что это? — почти простонал Сёмка, мгновенно проглотивший угощение.

— Рахат-лукум, — пояснил Дмитрий. — Турецкая сласть. С войны немного осталось.

Стеша, напротив, в отличие от приятеля, понемногу откусывала от лакомства маленькие кусочки, и старательно рассасывала их во рту, блаженно наслаждаясь каждой частичкой вкуса. При этом у неё был такой довольный вид, что Будищев даже помотал головой, будто отгоняя наваждение и, неожиданно охрипшим голосом, сказал Семёну:

— Ну пойдем, что ли?

— Ага! — с готовностью отозвался тот и, нахлобучив на голову шапку, выбежал в дверь.

Всю дорого он шел рядом с Дмитрием, стараясь попадать с ним в ногу, но постоянно сбиваясь от того, что с превосходством зыркал по сторонам, наблюдая, все ли видят, с каким героем посчастливилось ему пройти. Но большинство жителей рабочей слободки, включая его приятелей, были на работе и только несколько совсем уж маленьких мальчишек и девчонок с восторгом увязались за ними, гордо маршируя по весенним лужам босыми ногами.

— А почему тебя Стеша женишком назвала? — поинтересовался Будищев.

— Так мы давно договорились, что я подрасту и женюсь на ней. То есть, сначала, конечно, мастеровым стану, как батя. Он у меня — токарь! А потом посватаюсь!

— Что, прямо так и договорились?

— Ага! То есть это я ей говорил, а она смеялась, но раз не прогнала — значит согласна! Так ведь?

— Ну, если не прогнала и по шее не треснула, наверное, согласна.

— По шее треснула, — признался поскучневший Семён. — Но не прогнала…

— Тогда даже не знаю, — пожал плечами унтер. — Женщины они, брат, загадочные существа! Никогда не угадаешь, что у них на уме!

— Это точно, — солидно шмыгнул носом потенциальный жених Степаниды Филипповой, и в очередной раз сбился с ноги, шагая рядом с Будищевым.

Глава 3

Ипполит Сергеевич Крашенинников ехал на извозчике, погруженный в глубокие раздумья. Встречая иногда знакомых, особенно дам, он прикладывал руку к полям щегольского цилиндра, не забывая любезно улыбаться при этом, но мысленно он был так далеко, что никто и представить себе не мог как. Происходя из весьма достойной и небедной семьи староверов, Ипполит Сергеевич успел получить хорошее образование, открыть своё дело и преуспеть в нём. Большинство людей его возраста и положения страдали разве что от пресности и унылости жизни, отводя душу лихими купеческими загулами. Но господину Крашенинникову жгли сердце многочисленные обиды и гонения, которые его единоверцы потерпели со стороны никониан, ещё со времен, недоброй памяти, царя Алексея Михайловича, которого в казенных учебниках отчего-то называли Тишайшим.