Стрела времени (Повесть и рассказы)

Она надкусила яблоко.

— Когда вы дарите яблоко, то прежде пробуйте сами.

— А по мне, так все яблочки райские. Хоть самый последний дичок.

— Так вот и кушайте его сами. Я же подожду чего-либо повкуснее.

И вдруг Катя улыбнулась, и улыбка эта бабочкой запорхала, к Лукину, и тогда он выставил руку вперед, и бабочка опустилась ему на ладонь.

И какая же это была бабочка — да махаон, прямо скажем, — с бархатистыми малиновыми крыльями, с золотой каймой и круглыми синими глазками на крыльях. Усики бабочки трепетали, крылья чуть вздрагивали, и Лукин подбросил ее к небу, и она полетела за дальние леса.

Дело уже близилось к полдню, солнце выплыло на положенное место, ярче загорелась красная крыша дома, вспыхнули кровью, близкой к спелости, гроздья рябины, золотая корона дрожала в тугом пламени.

Лукин сорвал пожелтевший лопух и склонился над ним: было то время жары, когда цветы, листья, травы защищаются от полуденного зноя клейкой прозрачной влагой. Была влага и на лопухе. В капле дрожала тонкая, едва заметная паутина.

— А что это интересен вам лопух?

— Да вот все время смотреть на тебя прямо-таки опасно, так и глаза можно сжечь. Приходится отвлекаться на какую-либо малость. И ты дай мне руку.

— Это еще зачем?

— А чтоб поближе подошла.

Она сделала к нему два шага и протянула руку. Ладонь ее была мягкой и теплой, Лукин осторожно гладил подушечки ее пальцев.

— Рука, я вижу, белая у тебя да нежная, не знает, поди, черной работы.

— Да, почти не знает.

— И что ж у тебя за работа?

Василий Лукин потянул ее к себе, но Катя отняла руку.

— Уж больно вы шустрый, как я погляжу.

— Так и времени мало, ты вот это прикинь себе. Час не ровен — сейчас светит солнце, река блестит, а завтра, кто же это ведает, выйдет ли еще день ясный.

— Пора бы вам уже без спешки жить. Успела наслушаться я речей вроде ваших, что война-война, а жизнь одна. Три года в госпитале как-никак.

— Так ты сестричка? — отчего-то обрадовался Василий Лукин.

— То и оно, — подтвердила Катя.

— И все-таки спешить приходится, сестричка.

— Так счастливого вам пути.

— Знакомитесь, молодежь? — услышал Лукин голос дяди Пети. Лукин и не заметил, как он подошел к ним.

— Знакомимся.

— А девочка вторые сутки изводится, попутки какой-нибудь ожидая. Ну, а ты как решил, Вася?

— Да на своих двоих, дядя Петя. А ты-то, Катя, ловка ли ходить?

— Да вроде не разучилась.

— И куда тебе?

— В Столбики ей, — ответил дядя Петя. — Мать у нее там.

— Столбики — это пятьдесят пять, я думаю?

— И никак не менее. Вам вместе до Уткова, это, выходит, тридцать, а там разойдетесь в разные стороны. Ты возьми ее с собой, Вася.

— Да возьму, пожалуй. Веселее топать вдвоем.

— Ну и договорились. А теперь и перекусите на дорожку, что Мотя подкинет.

Тетя Мотя поставила на стол сковороду с картошкой и золотистой жареной рыбой.

— Давно, поди, не едал, солдат, домашнего харча, — сказал дядя Петя, подбородком поведя на сковороду. — Чего-чего, а картошки с рыбой у нас хватает. Что и спасает. И лес под боком.

Потом Лукин и Катя поблагодарили дядю Петю за прием и собрались в путь дальний. Лукин забросил мешок за одно плечо, гармонику за другое и спустился было с крыльца, но подумал вдруг, что нужно дяде Пете и тете Моте за прием такой слово какое-либо доброе обозначить.

— А дайте, я что-нибудь эдакое изображу вам на гармонике своей. На дорожку, как водится.

Он открыл футляр, достал гармонику, ласково погладил кнопки — вот это и есть подруга верная и даже спасительница в тяжелые годы — и, бегло бросив пальцы, спросил:

— А что бы такое послушать вы хотели?

— Так ведь это, Вася, от того зависит, что умеешь ты, — заметил дядя Петя.

— А я, по правде сказать, все умею. Это если для точности. Такой это инструмент ловкий.

— Ну так дай душе веселье. Или вот что лучше — вальс сыграй какой-нибудь.

— Можно и вальс. — Лукин заиграл «Дунайские волны».

Уж сколько раз наблюдал он картину эту: малознакомые люди, добродушно улыбаясь, ждут, что вот сейчас белобрысый этот гармонист начнет мехи рвать злобно, мелодию же можно будет разобрать лишь при догадке большой. Да и то, братец, спасибо тебе, что хоть какие звуки извлекаешь ты из ящика этого, пойми, что любой звук на гармонике лучше беззвучия и тишины многолетней. И вот на тебе, услышат, как ловко поведет он мелодию, да как гладко и плавно, и ведь душу вкладывает, и уже удивление сквозное на лицах, уже и восхищение даже — ну и парень, да кто ж это подумать мог, ничего-то в нем приметного не имеется, — а видел, друзья, я Дунай голубой, занесен был туда я солдатской судьбой, ах да что там, ведь не разогнался еще Василий Лукин, позабыла на время короткое о потерях его душа, послушать бы вам игру, когда душа эта встрепенется в голосистой печали, когда память заполыхает ярким пламенем.

— Вот так, дядя Петя и тетя Мотя, спасибо вам за прием и баньку и попутчицу Катю, которая, надеюсь, не даст в пути затеряться.

Они пошли по пыльной дороге, с пригорка помахали дому, что дал им приют, и пошли дальше среди жаркой необозримой зелени.