Стрела в печень

Вообще с Францией у России уже сейчас натянутые отношения, хоть войны за польское наследство ещё два года ждать. Потому, у этого Маньяна статус не посланника, а поверенного в делах (chargé d’affaires). А начнётся война и вообще нужно будет разорвать дип отношения. И нужно обязательно пленных побольше захватить и продать потом за огромные деньги, а не станут выкупать несколько человек отправить по частям. Пленных можно прилично набрать, они ведь большую эскадру к Данцигу пришлют, пару десятков линейных кораблей. Там человек по двести — триста на корабле и плюс две с лишним тысячи десанта. Ох, сколько коней придётся Людовику пятнадцатому прислать. А потому что нефиг.

В Реальной истории первая заливка царь колокола закончилась полным фиаско, две из четырёх печей протекли. От горя старший Моторин помер. Ну, как-то так в книгах пишут. Не будет больше тех книг. Брехт приказал печи сложить с более толстыми стенками и всё тщательно десять раз проверить. И воду приготовил в больших бочках. А то ещё хлынет металл на трибуны.

Кочегарили печи с полуночи, и металл был готов к двум часам дня. Брехт сам принял участие в «дразнении». Это в расплавленную бронзу суют берёзовые палки. Бронза при этом плюётся, булькает недовольно, рычит и свистит, обижается, что её дразнят. Делается это не для потехи зрителей. Нужно выжечь в металле кислород, а то металл будет пористым, в раковинах.

— Ну, Иван Фёдорович, начинайте! — Брехт через закопчённое стеколко последний раз заглянул в одну из печей. Шлак сняли, зеркало металла чистое. Ну, и Иван Яковлевич чуть попрогрессорствовал, соорудил у каждой печи при поступлении металла в раздаточную чашу систему шлакоуловителей. Опозориться перед народом нельзя. Такие деньги заплачены.

— Бей лётки! — перекрикивая шум с трибуны завопил Моторин и схватился за сердце.

— Ей! — Моторин застыл с открытым ртом и схватился за грудь.

— Кольнуло чуток. Устал.

— Доктора сюда! Живо! — теперь перекрикивал шум заоравших при виде струй металла и искр Иван Яковлевич. — Иван Фёдорович, держись. Ну, не справедливо! Иегудиил, Ссука, если он умрёт, я все церкви на хрен сожгу.

— Кхе. Кхе.

— Ну, погорячился, не дай умереть хорошему человеку.

— Ваше Высокопревосходительство, — его дёргал за рукав старший Блюментрост. — Вам плохо.

— Моторина посмотри! Что-то за сердце хватается. Настойку валерианы ему дай!

Так-то старенький мастер, уже восьмой десяток пошел. Но не во время же заливки. Должен увидеть самое главное дело в свой жизни в металле.

— Иегудиил? Что там Лаврентий Лаврентьевич?

— Дал настойки. Пульс выровнялся. Отнести бы его от жары.

— Нет… — просипел синими губами мастер.

— Нет. Посадите вон к бочке с водой. Иегудиил, твою налево!

— Получше ему, Ваше Высокопревосходительство, — Блюментрост, отошёл от Моторина. Перенервничал. Пожилой человек. Может, отнесть его в палаты.

— Дурак ты, Лаврентий Лаврентьевич. Это же Царь-колокол. Пусть смотрит. Ему тут лучше.

Событие тридцать третье

Я ненавижу докторишек!

Они делают прививки! 

— Они делают уколы! 

— Они сверлят зубы бормашинами!!!

М-ф «Доктор Айболит»

Моторин под присмотром обоих Блюментростов и прочих придворных докторов выкарабкался. Надо понимать, инфаркт был у человека. Живут и с двумя. Бобров вон с инфарктом носился на коньках по хоккейной площадке и по футбольному полю бегал, как заведённый. А может и Иегудиил помог? Что-то в последнее время не кхекает, обиделся должно. Зря. Иван Яковлевич не для себя же просил. Народу Моторин ещё нужен. Герой должен быть живым. Людям надо, чтобы перед глазами у них был человек, который свою судьбу сделал сам. Не предки подогнали, а сам. Анхен дала Моторину и сыну наследственное дворянство, а Бирон и бароном Курляндского герцогства сделал. Кроме того, Анна Иоанновна наградила Ивана Фёдоровича новым орденом святых Кирилла и Мефодия. Точно таким же орденом и Бирон был пожалован.

— Иван Фёдорович, ты долго не болей. Срок тебе месяц на празднование и выздоровление, а потом отольём лафет на Царь-пушку, не гоже произведению великого литейца Андрея Чохова на куцем деревянном лафете маяться. Красивый отольём, бронзовый и ядра горкой сложим…

— Так это же дробомёт…

— Это символ страны. Всё должно быть величественно. Ну, представь, стоит на роскошном лафете Царь-пушка, а рядом гора щебёнки.

— Чего?

— Камней. Или лежат рядом четыре ядра по восемьсот милли… по калибру пушки пирамидкой.

— Так как те ядра тягать. Это же сколько металла надо?

— Эх, голова у тебя, Иван Фёдорович, светлая, а сам ты тёмный. Кто же из символа стреляет. А ядра полыми отольём или с кирпичом битым внутри. Ладно, не буду мешать тебе болеть, пойду. Нужно мне второго Чохова найти. Пушку новую придумал.

— Так сынок…

— Это понятно. Михаила привлеку. Только мне таких Михаилов сотню надо. Не пушки у нас, а посмешище. Всё. Ушёл.