Стрела в печень

— Можно много накопать, я места знаю, — пожал плечами батыр.

— Ты не понял, капитан. Вот представь своё много. Гору представь. Представил. Теперь увеличь в сто раз эту гору. Много. А теперь ещё в сто раз. Вот столько надо. Чтобы почти все башкиры выращивали у себя в огородах, если они оседлые, это растение, а если кочевые, то копали по руслам рек, по низинам. И при этом часть корня пересаживали в другие низины и вдоль рек, чтобы там тоже росла Солодка и её можно было бы на следующий год тоже выкапывать.

— А что мы за это будем иметь? Где продавать? Кто будет считать, как цену узнать? — вот сразу видно, что не военный человек, а помещик.

— Нет, Акай, я не знаю цены сейчас. И нужно не продавать, хотя продавать тоже потом будете. Помещики в Башкирии и кочевники будут платить налог Государыне в виде корней. Не золотом и не серебром — корешками.

— Было бы хорошо, очень тяжело найти серебро. Башкиры — бедный народ.

— Вот и договорились, ты переговори со своими воинами, узнай, где и сколько есть Солодки. Потом мне расскажешь и тогда решим, сколько и с кого нужно брать корешков в виде налога.

Событие четырнадцатое

Ничто так не проясняет беспокойный ум, как стрельба из лука.

Фред Медведь

Анхен вышла из терема в сопровождении всей женской гвардии. Вроде шутов с дураками извёл Брехт, так теперь образовалось бабское царство, и с ним уже не справиться. Этих Романов и прочих Лопухиных и Салтыковых с Нарышкиными развелось, как комаров на болоте. Теперь с раскулачиванием Артемия Петровича Волынского добавилась ещё и Александра Львовна, урождённая Нарышкина — его жена. (Двоюродная сестра Петра). А с ней две дочери семи и пяти лет и трехлетний сынок. С учётом детей Бирона целый детский сад. Их хоть на соревнование не взяли, хватило ума. На стрельбы Анна Иоанновна теперь всегда выходила в кафтане коричневом, что изъяла у Бирона. Иван Яковлевич, как-то спросил, чего она в кафтане. Но Анна видимо вопрос не поняла и ответила классно.

— Так все мелкие вокруг, только твой кафтан и подойдёт.

Преображенцы, возглавляемые Иваном и Семёном Салтыковыми, несли бережно на вытянутых почти руках два чёрных карамультука. Было их явно избыточно для этого, человек пятнадцать шествовали стройными рядами.

— Анхен, ты как? Волнуешься?

— Волнуюсь. Боюсь даже…

— Так стрельнем по мишеням, на палки обычные шапки посадим.

— Нет, Ваня. Не бывать тому. Хоть и инородцы, и азиаты-басурмане, а должны знать, что Государыня у них во всём первая. Уважают пусть. И тебе нужно показать себя. Они должны знать, что ты лучше их стреляешь. Тогда проблем с дисциплиной не будет. — А что, лучше всё это и сам Брехт бы не сказал. Молоток Анна свет Ивановна.

— Так давай всех башкир позовём, чтобы не слухами пользовались, а были наоборот –источниками слухов. — Предложил Иван Яковлевич.

— Дак, зови, только вели тихо стоять, кто крикнет громко, высечь. Подожди, а чего одних башкирцев, вели и преображенцев всех привесть.

Затянулось ещё на полчаса действо, наконец, зрители числом более пятисот человек заняли всю поляну, что находилась позади и справа от стрельбища. Уж чего там задние ряды увидят неизвестно, но зато потом смогут себя правой пяткой в левую грудь вдарить и заявить, что сам был очевидцем сего знатного события.

Первым вышел стрелять Акай Кусюмов, а поручик Султанмурат Дюскаев надел островерхую шапку, отороченную волком и встал к щиту, отнесённому на сто пятьдесят метров — шагов.

— Три стрелы у тебя, капитан, — напомнил ему Брехт. — Две на пристрелку и одна на поражение цели. Не хочешь друга заменить на палку?

— Нет, генерал. О себе думай, я попаду.

Иван Яковлевич к народу повернулся. Назвать это тишиной было нельзя от слова «совсем». Пятьсот человек гудели. Каждый шёпотом делился эмоциями и прогнозами с соседом, а выходил общий мощный гул.

— А ну, тихо, кто даже вздохнёт — лично пристрелю! — Гаркнул на собравшихся Брехт. Со всей силы.

— Смирна! — завопил на своих и Семён Андреевич Салтыков.

А что, вполне себе тишина. Могут, если захотят.

— Стреляй, батыр.