Стрела и солнце

Из окна было видно — над крышами хозяйственных помещений как бы заклубился пар: стремительные потоки дождя, с большой силой ударяясь о черепицу, разбивались в пыль, дробились на миллионы еле видимых капель, подскакивающих вверх и рассыпающихся во все стороны.

Струи, вначале отвесно и скупо сочившиеся из выступающих за края крыш глиняных желобов, вдруг выгнулись, увеличились и заскользили вниз мерцающей дугой.

Там, где они падали, вода в лужах бешено всплескивалась и бурлила — будто мелкие черноморские акулы, сцепившись одна с другой, устроили драку за кусок мяса.

Большая струя, что с громким журчанием низвергалась с крыши второго этажа, обрушивалась в развилку почерневшего от влаги толстого дуба и, распадаясь на крупные брызги, волной обдавала стену.

Двор превратился в пруд. На месте колодца сердито булькал водоворот. На все, что было во дворе — дерево, камень, глину, — лег тонкой глазурью холодный мокрый отблеск дождя.

За оградой, точно колыбель умирающего ребенка, тонко, жалобно и надрывно скрипели голые деревья. Судорожно и безнадежно бились о камень разомкнутые, растрепанные бурей ползучие стебли плюща. С яростью, как скиф-наездник в набеге, свистел и визжал северо-восточный ветер.

В сгущающейся темноте, то заглушаемый резкими порывами борея, то ясно выступая в короткий миг затишья, где-то близко раздавался острый, беспомощный крик совы.

Под обрывом бушевало море. Казалось, все медведи, дикие коты, свиньи, козлы, волки, которых тавры били в горных лесах сотни лет, ожили и собрались там, внизу, и рычат, ревут, трубят, воют, карабкаясь на гулко вздрагивающие утесы.

Даже оголтелые разбойники не вышли бы в такой вечер на промысел, предпочитая отсидеться в тепле, у огонька.

Гикия, устав от невеселых дум, собралась уже лечь, когда к ней постучался старый привратник.

— У ворот люди, — сообщил он встревоженно.

— Из Херсонеса? — встрепенулась Гикия.

Посланцы Ламаха редко появлялись на даче, особенно после того, как рабы, по заведенному тут порядку, угнали в город почти весь скот и вывезли шерсть, пшеницу и вино.

Старик скупо сетовал в письмах на то, что из-за множества дел не может навестить «дорогих детей» и звал их домой. Гикия обещала скоро вернуться, но все не решалась собраться в путь. Отношения с мужем зашли в тупик, и она все раздумывала, как быть, стоит ли тащить семейные раздоры в город, на глаза отцу.

Только сейчас она поняла, как надоела ей усадьба, как хочется в Херсонес. Новое письмо Ламаха могло внести разрядку, дать толчок к действию. Может быть там, среди людей, Орест, совсем одичавший в глухом углу, встряхнется… Хотя… Да, наверное, этих людей прислал отец! Бедняги, задержались, видно, а пути, попали под дождь.

Обрадованная переменой событий, она, не слушая возражений привратника, решила сама встретить гостей. Завернулась в теплый плащ и побежала, шлепая по лужам, к железной решетке, запирающей вход в усадьбу. Привратник следовал за нею.

Она уловила сердитый голос раба, который переругивался с теми, кто стоял на улице:

— Зачем тебе Орест?

Порыв ледяного ветра донес до слуха женщины чьи-то гнусавые, певуче-растянутые слова.

— Я скажу об этом самому Оресту-у. Кх, кх! Открой, тыквенная голова, быстро-о!

Гикия вздрогнула — и голос, и выговор показались ей как-будто знакомыми, но где и когда она их слышала?

— Спроси, откуда они, — приказала Гикия привратнику.

— Откуда вы? Скорей отвечайте, тут сама госпожа.

— А-а, госпожа! Радуйтесь, почтенная. Таково ваше гостеприимство, херсонеситы? Заставляете друзей мерзнуть у ворот, как бродячих собак. Мы из Боспора. Нас прислал Асандр. У него письмо к царевичу Оресту.

При тусклом свете фонаря, укрытого привратником от дождя полою ветхой одежды, Гикия увидела — пришелец просунул меж прутьев решетки, чтобы показать, что он не лжет, кожаный футляр со свисающей на шнуре печатью.

Раб вопросительно посмотрел на Гикию.

Она колебалась. Что принесли с собой ночные гости? Хорошее или плохое? Сердце замерло на мгновение в предчувствии недоброго. Но женщина тут же взяла себя в руки. Что за чепуха, как говорит Орест. Хорошо, что хоть кто-нибудь, да явился. Пусть даже боспоряне. Все-таки событие в невыносимо-однообразной жизни.

— Открой, — кивнула Гикия привратнику.

Знать бы ей, каких гостей она решила впустить.

Боспорян проводили в господский дом. Вода лила с них, словно с только что выловленных утопленников. Они мелко стучали зубами и нелепо передергивались от холода. Самый молодой чихал, фыркал и встряхивался, точно пес, выкупавшийся в студеном ручье.

— Асандр шлет привет дочери Ламаха, — медленно, непослушным языком и замерзшими губами выговорил один из гостей — бледный человек с маслянисто-черной, как смола, бородой, сбрасывая с трясущихся плеч промокший насквозь плащ. — Дозволь увидеть нашего друга Ореста.

Боспорян, видимо, нисколько не смутило то, что их встретила женщина — ведь по обычаю ей полагалось бы с приходом посторонних мужчин тотчас же убраться наверх, на женскую половину. Они, безусловно, сразу догадались, кто из супругов тут полновластный хозяин.