Стрела и солнце

— Горго? Прыгает, словно козочка. Почему ты не зайдешь к ней? Соскучилась.

— Непременно зайду. Скажи малютке, что я принесу ей винных ягод.

— Когда мы выдадим тебя замуж? — заорал с другой стороны улицы кузнец. Громадного роста, черный, бородатый, он смахнул со лба пот и лукаво подмигнул.

— Об этом спроси моего отца, дядя Ксанф, — смутилась молодая женщина.

— Станет он со мной разговаривать. — Ксанф покачал головой. — Хотя, правда, твой отец человек добрый. Не такой, как другие… эти самые… Справедливый человек, ничего не скажешь.

— Здравствуй, сестрица, — прогудел из-под навеса, остановив круг, молодой, но уже сутулый, болезненного вида гончар. — Ты обещала мне «Войну лягушек и мышей». Когда прийти?

— Дня через три, брат Психарион. Никак не могу отыскать свиток.

— Живи долго, красавица! — подал голос из своей конуры старый мастер по выделке щитов. — С удачной охотой! Ишь, какого зайца подстрелила. Не всякий мужчина сумел бы. Ты у нас одна такая на весь Херсонес. И угораздило тебя родиться девчонкой!

— Благодарю, отец Менандр. Пусть продлится и твой век.

— Ты б заглянула к старой Иокасте. Она ведь поправилась после того, как ты дала ей тот целебный корень.

— Приду завтра, отец Менандр.

За нею следили десятки глаз, излучавших тепло.

Эти простые, несколько грубоватые люди — бедняки, которым, за неимением рабов, приходилось самим с утра до позднего вечера гнуть спину у гончарных кругов, чанов с едко пахнущей краской, тяжелых наковален и скрипучих ткацких станков, чтобы заработать на кусок хлеба и головку овечьего сыра, — хорошо знали и любили ее, как близкого, родного человека.

Сириск, земледелец из Керкинитиды, и его сын Дион, задержавшиеся у лавки точильщика, еще раз увидели «живую Артемиду». Но она их не заметила.

— Кто эта девушка? — спросил Сириск, пряча за пояс только что отточенный до блеска садовый нож. Дион так и впился глазами в губы мастера. Сейчас он услышит, как ее зовут!

— Ты что — с неба свалился? — рассердился точильщик. — Вы, керкинитидцы, хуже тавров — будто на краю света живете. Вечно у вас ничего не известно… Это же Гикия! Гикия, дочь Ламаха, главного архонта Херсонеса.

Мрачен был старый Ламах, когда возвращался домой из акрополя.

В ушах первого архонта еще звучали гневные выкрики должностных лиц, обсуждавших на очередном совете государственные дела.

Сердце Ламаха угнетала тревога за судьбу Херсонеса. Хозяйство республики пришло в упадок. Наседают скифы. Среди рабов — глухое брожение. Стены города вот-вот распадутся, но средств на их восстановление нет. Казна пуста. Оскудели запасы, гражданам не хватает хлеба. С бедняков нечего взять, а кучка богачей просит взамен денег особых прав, угрожающих самой основе народной власти. Бедняки требуют от совета взять у богатых зерно и золото силой. Богатые пугают тем, что призовут на помощь боспорского царя Асандра. Чем кончится борьба?

Плотный, крепкий, точно дубовый пень, в грубой одежде, с широким простым лицом, с толстой суковатой палкой в тяжелой руке, Ламах кажется здоровым, как бык. Никто не знает, как он устал. Устал до отвращения ко всему.

Бросить бы дела, уйти на покой, отдохнуть в загородной усадьбе! Но Ламах принял присягу — честно служить народу Херсонеса до тех пор, пока на его место не назначат другого гражданина. И он, пусть ему трудно, останется верен клятве. Прежним архонтам тоже приходилось нелегко. Однако они исполнили долг, заботясь о благе Ламаха и тысяч других людей. Теперь Ламах обязан печься об их благе — таков закон Херсонеса.

Он должен стоять на страже закона — в городе всегда найдутся люди, готовые нарушить закон ради личной пользы. Ламах не позволит это сделать.

Гражданин среднего достатка, по занятию — винодел и скотовод, он, быть может, не очень-то жалует явных бедняков, полунищих, составляющих основную часть херсонесского населения. Но они все же ближе, чем кучка богачей. Ламах ненавидит богатых за наглость, пронырливость, соперничество на рынке, за их презрение к нему, умному, но простому, безродному человеку.

Подходя к своему скромному с виду, хотя и обширному жилищу, архонт заставил себя забыть о делах. Зачем огорчать Гикию? Ламах распрямил спину, важно вскинул седую голову. В глазах блеснул веселый огонек. Двое рабов тавров, сопровождавших хозяина, заметили перемену в старике и переглянулись. Нет, нелегко сломить этого белобородого грека.

— Эй, Ламах! — окликнул кто-то архонта.

Старик обернулся. К нему подошел человек в рваной рубахе, перепоясанной обрывком веревки. В руке он держал мотыгу.

— Привет, Ламах, — кивнул человек архонту.

— Здравствуй, Дейномен, — буркнул старик.

— Дело к тебе.

— Дело! Нашел, где толковать о деле. Не мог утром зайти в магистратуру?