Стрела и солнце

— При чем тут Зевс? При чем тут Зевс, я спрашиваю? Зевс тут при чем? Не об олимпийцах речь. От них толку не дождешься. — Сфэр понижает голос и шепчет чуть слышно: — Один башмачник еврей, дай бог ему здоровья, рассказывал: скоро явится спаситель человечества, чудотворец, друг тружеников и угнетенных. Будет, говорит, светопреставление, и Мессия совершит страшный суд. Сбросит богачей в огненный ад, создаст новое небо, новую землю. И тогда воскреснут к вечной жизни страждущие и обремененные — то есть мы, бедняки. Иудеи и эллины, скифы и маиты, и люди из других племен. И наступит блаженное царство, которому не будет конца.

— Неужели?

— Так написано у них в священных книгах.

— Мессия, Христос. Спаситель человечества, — произносит старик задумчиво. — Господи! Хотя бы скорей окончились мучения. Голод. Нужда. Горе. Ни человек ты, ни собака. Всякий, кто чуть посильней тебя, так и норовит усесться на шею. Нигде не найдешь справедливости. На кого уповать? Накажет, говоришь, всех богачей? — спрашивает старик с любопытством.

— Всех! Всех, я говорю. Всех!

— И не будет войн, засухи, мора?

— Не будет. Не будет, я говорю. Не будет.

— И скоро настанет этот самый конец света?

— Скоро. Скоро, я говорю. Очень скоро. Евреи, особенно понтийские, ждут его со дня на день.

— Смотри-ка! — поражается старик. — А мы не знаем ничего. Где живет твой башмачник?

— В Нимфее.

— Ты бы сводил меня к нему как-нибудь. Мудрый, видать, человек.

— Иудеи они все мудрые.

— Расспросить надо получше. Или он откажется со мной беседовать?

— Почему? Добрый старик. Велел приходить. Завтра вернемся домой, послезавтра съездим в Нимфей.

— Спаситель человечества. Мессия. Христос…

Рыбаки затихают.

Темные, забитые, истощенные голодом и трудом — изнурительным, не приносящим радости.

Утратившие в вековечной, жестокой и бесплодной борьбе против имущих веру в свои силы, потерявшие всякую надежду на избавление от бесконечных тяжких забот.

Они лежат на берегу моря и с медленно разгорающейся искрой упования прислушиваются к тревожному стуку собственных сердец, улавливая в нем отдаленную торжественную поступь грядущего спасителя.

Неужели придет новый бог?

Бог настоящий, не похожий на старых идолов. Не греческий, не иудейский, не египетский, не вавилонский, не персидский, а добрый бог всех простых людей?

Старым богам приносили в жертву родных детей, упитанных быков и овец.

Окуривали их изображения голубым и желтым дымом пахучих растений.

Складывали у подножья беломраморных, медных и золотых статуй благоухающие цветы, сочные плоды и кости жертвенных животных, покрытые толстым слоем жира.

Но бедняцкая нужда тысячи лет оставалась бедняцкой нуждой…

Неужели придет, наконец, подлинный бог-избавитель?

Рыбаки видят во сне золотые стены нового Иерусалима и под нежные звуки серебряных флейт купаются в прозрачных райских потоках. Мир. Тишина. Спокойствие. Только вода мягко шелестит у берега…

Вдруг все поднялись с мест.

Недалеко от них, в степи, мягко шуршала трава.

— Скифы! — воскликнул молодой рыбак.

— Ти-хо! — зашипел старик. — Быстро к лодке! Ложитесь на песок.

Рыбаки, почти невидимые в темноте, подхватили плащи, бросились к воде и упали на отмель.

— Может, скифская лошадь сюда забрела? — просипел молодой рыбак.

— Дуралей! Лошадь топала бы копытами. Человек идет.

— Тихо! Слушайте.

Кто-то запел совсем близко:

Коэа-старуха день и ночь рыдала:
— Ах, юность, о тебе забыть я не могу!
О, стать бы вновь мне козочкою малой —
Я б целый день бодалась на лугу…

— Ну и песня, — изумился Сфер. — Никогда не слышал такой.

— Эллин, свой, — вздохнул молодой рыбак облегченно. Хотя и покорились царю боспорские скифы, хотя и нечего взять с бедняка… но кто их знает? Варвары. — Свой, — громче повторил юнец, но тут старик злобно схватил его за ухо:

— Тсс! Замолчишь ты, сорока! Всякие эллины бывают. Отнимет лодку — узнаешь, какой он свой.

Во мгле показался смутный силуэт. Подминая ногами пахучую траву, пришелец остановился на месте, где только сейчас отдыхали рыбаки. Помедлив, он махнул рукой и заковылял прямехонько к лодке.

Рыбаки оцепенели, стискивая рукояти длинных ножей. Человек опять остановился. Его, вероятно, поразили очертания лодки, вытащенной на берег.

— Л-лодка? — пробормотал он изумленно и потянул носом воздух. — Море? Хм… Берег морской. На песке… А, с-собака!

Гуляка покачнулся и сел, едва не задев рыбарей, лежавших неподвижно, как бревна. От него густо разило запахом кислого вина. Ночной бродяга спросил себя:

— К-куда я попал? Э, не все ли равно. Переспим здесь.

Недолго думая, он растянулся на сыром песке, заодно угодив пяткой в лицо старика. Тот вскрикнул. Какой теперь смысл таиться? Рыбаки вскочили и кинулись к судну. В темноте замерцали узкие лезвия. Однако бродяга не спешил в драку.

Он, кажется, даже и не удивился.

— Эй, кто там? — заорал он весело. — Кто путается у меня под ногами?

Молчание. Откуда знать бедным рыбакам, что это за человек? Стоит ли с ним связываться? Не лучше ли повременить?