Стратегия. Спасатель

Гуркхи — с завистью, а потом и индус — безразлично уже осмотрели «глок», теперь ковыряются в куче, часто советуют то одно, то другое сразу же выбросить за борт. Но есть и зерна в плевелах. Пара сувениров-амулетов вызвала искренний интерес гуркхов. Хар решил выкупить их у девчонки, а та, мгновенно сбросив ауру романтической дурочки, тут же включила швейцарское и спокойно обыгрывает его на торжище.

Но я их слышу плохо: меня интересует только один предмет.

Уже и лупу из ходовой рубки принес, и спиртиком из аптечки его протер.

Шарик небольшой, светло-коричневый, неброский, семь сантиметров в диаметре. Как вообще Ленни его заметила? Пока в руки не возьмешь, ничего привлекательного не увидишь. Да ведь она, и взяв-то, не рассматривала, торопливо кинула в суму.

Не тяжелый и не легкий. Скорее всего, это не камень, хотя могу ошибаться — больше похоже на какой-то сверхтвердый пластик. Или редкий минерал?

Не царапается.

Рисунок очень тонкий, филигранный, детали даже в штурманскую лупу не видны, тут микроскоп нужен. Но кое-что угадывается.

— Ленни! — Мне пришлось крикнуть, чтобы привлечь внимание спорщицы.

— Что, чувак? — неохотно обернулась подруга.

— Ты у кого это купила?

— А… Там одна старушка сидела, возле второго продавца амулетов, ей еще деньги нужны были, я же тебе тогда сказала!

И тут же вновь вернулась к интересному занятию.

Точно, вспомнил!

И бабушку, согбенную над кучей неприметного барахла, вспомнил.

Да. Старушка…

Когда же ты, Федя, теперь сможешь вернуться в Манилу?

И жива ли будет та самая «старушка», неизвестно где добывшая такое…

Пожалуй, передо мной на белом пластиковом столе лежал крошечный глобус нового мира.

ГЛАВА 12 Прощай, такая разная «New Юго-Восточная Азия» Впереди — край Ойкумены

Шанхай становится настоящим Шанхаем только в дождь.

Почему-то именно долгий летний ливень проявляет те неопределимые запросто восточные полутона, которые и заставляют вас восхищенно шептать: «Да-да, это оно». Откуда у меня это знание или предположение? Не из старых ли голливудских фильмов той натуралистичной поры, когда слово «компьютер» было еще неведомо режиссерам, и все натурные съемки проводились там, где им и должно быть по сценарию. Писано в либретто: «остров тропический, пальмово-кокосовый» — значит, туда и ехали, всей труппой мюзикла. А не плелись в гулкий зал с зелеными стенами. Я потому те старые фильмы и люблю, даже коллекционировал — именно тогда мир планеты Земля был зафиксирован таким, каким мы его уже не застали: чистые океаны и леса, самобытные города и народы.

Вот это я и имею в виду.

И ливень эту аутентичность проявляет и закрепляет.

Я сижу на подоконнике гостиничного номера и смотрю на мокрый Шанхай, слушаю, как маленькие разномастные крыши этого удивительного города под ударами тяжелых литых капель разговаривают друг с другом. Плетеные и крытые, фанерные и черепичные, крыши из длинных листьев и аляпистые крыши из заплаток пластика и шифера — у каждой свой голос, своя история, свой рассказ. Наверное, это единственный шанс крыш лаосского квартала пообщаться не только друг с другом, но и с дальней «родней» из других кварталов — ведь многие из них видят лишь небо.

Люди тоже изменились — надели шляпы. Разом исчезли тюрбаны и тряпичные повязки, сегодня в моде вьетнамское.

Zicke сладко спит послеобеденным сном, что неудивительно после такой трапезы. Натянула клетчатое покрывало на голову, только косички торчат, у нее теперь новый прикол и новый имидж — Пеппи Длинныйчулок. В общем-то недалеко отпрыгнула. Крепко спит, хорошо мы поели, плотно. Я все больше на мясо налегал. Русский, значит, имею северные корни. А северные лао едят мясо. Сильфида же напала на салат с обжаренными в масле раковыми шейками, очень вкусный, кстати. Салат такого размера, что оснащение его раками потребовало, наверное, целого ведра этих членистоногих, причем уже отваренных до должной красноты. Местные мальчишки ловят их в искусственных запрудах Брахмапутры, невеликой речки, севернее Шанхая впадающей в Рейн. Речка эта вытекает из больших озер в районе Нью-Дели и спокойно змеится вдоль желтого тракта, соединяющего столицы. Вода в ней чистая и теплая.

Изредка я прямо с подоконника общаюсь с радостными мокрыми детьми, кричу им разнообразно-иностранное, уж что память вытолкнет:

— Бонджорно, бамбини!

— Аллоха, бача!

Орут что-то на разных языках, отвечают.

Им интересно посмотреть на полуголого белого, праздно сидящего на подоконнике.

Все дети здесь веселые и жизнерадостные, в любых ситуациях. Детям в принципе это свойственно. Но шанхайских с базельскими не сравнить: у местных малоросликов сердца наружу. Вот один из пацанчиков на бегу остановился, что-то весело прокричал мне и точно в окно закинул самый настоящий банан! Маленький, зелененький, но банан! Я ведь на базаре не присматривался к продуктовым рядам — сказывается холостяцкое восприятие жизни. Оказывается, растут.