Еще в XVIII веке, при оккупации русскими войсками Восточной Пруссии, мы полагали, что факт перехода фактической власти в наши руки равносилен переходу к нам верховной власти; прусское население приводилось к присяге Елизавете Петровне. Современное международное право так, как оно регламентировано гаагскими конвенциями 1899 и 1907 годов, стоит на другой точке зрения и требует (ст. 43) «уважения, за исключением абсолютной невозможности, законов, имеющих силу на данной территории». Таким образом, декрет 17 декабря 1792 г., которым Национальный Конвент повелевал генералам республики провозглашать в оккупированных территориях верховную власть народа, в эпоху, предшествующую мировой войне, признавался нарушением международного права. Однако, международное право, повидимому, создается юристами специально для его нарушения; Линкольн еще в 1863 г. занимал противоположную им точку зрения, и его идеологическая позиция представляет и сейчас интерес для советских юристов и дипломатов. Драма заключается в том, что международное право стоит на принципиальной позиции, отвергающей всякое вмешательство в чужие внутренние дела и осуждающей всякую интервенцию. А так как войны ближайшего будущего не могут, хотя бы отчасти, не носить характер вмешательства в дела соседа, то все постановления международного права оказываются абсолютно неприемлемыми. Германия, провозгласив в ноябре 1916 года независимость Польши, нарушила международное право...[72]
Вопросы оккупации вызывают к себе в Красной армии особое внимание. Если война ведется в нормальных европейских условиях и не связана с энергичной деятельностью на чисто политическом фронте — с сильными классовыми или национальными движениями — то продвижение вперед дается дорогой ценой; при нашествии на обширную область наступающая сторона теряет большие силы и средства, чем те, которые она может извлечь из оккупированных территорий и приобщить к своим. Поэтому выросшие на почве европейской буржуазной мысли крупнейшие стратегические писатели — Бюлов и Жомини — единодушны в указании на трудности дальних вторжений и очень скромны в оценке тех плюсов, которые возможно извлечь из оккупированной территории[73]. Клаузевиц включил даже в самую сущность своей теории положение о кульминационной точке наступления, перевалив за которую силы наступающего идут на убыль. Сама территория неприятельского государства рассматривается европейской стратегической мыслью как источник ослабления наступающего.
Этой точке зрения противостояла еще в средних веках азиатская точка зрения, основывавшаяся на успехах Чингиз-хана и Тамерлана. Если неприятель, с точки зрения его государственности, культуры и экономики, стоит на низших ступенях развития, если он, в особенности, еще не вышел из кочевого быта, то получается положение, при котором продвижение вперед стоит в отношении сил и средств меньше, чем дает эксплоатация захваченной территории: стада без сопротивления меняют своих хозяев и продолжают пастись на тех же пастбищах, население частично вырезывается, а частично инкорпорируется в ряды наступающей армии. Положение Клаузевица радикально опрокидывается: армия становится тем сильнее, чем большую территорию она успела захватить. Это усиление — вполне реальное явление. В полчищах Батыя, разгромивших Киевскую Русь, природных монголов было не больше одной двадцатой части; две трети их составляли племена, обитавшие на Урале и на Волге и только что побежденные Батыем, по пути к Днепру. Хотя, в дальнейшем, и многие уцелевшие русские составили особые отряды в армии Батыя, но, по-видимому, на почве земледельческой Европы этот прилив сил из оккупированной территории уже не уравновешивал потерь наступающего, и в Венгрии снежная лавина азиатского нашествия задержалась — в Европе доктрина Клаузевица вступила в свои права.
Мы позволили себе остановиться на этой азиатской стратегии потому, что в революционные периоды и в Европе создаются условия, при которых падают издержки завоевания территории и одновременно растут возможности эксплоатации сил и средств оккупированных пространств. Классовое расслоение населения оккупированных провинций может оказаться настолько значительным, что наступающая армия встретит восторженно приветствующие ее элементы, которые обеспечат приток добровольцев, поддержание порядка в тылу, восстановление экономической жизни, сбор нужных армии средств. В эпоху Великой французской революции занятие революционными армиями территории на Рейне и в Италии явилось не призрачным, а реальным наращением мощи Франции. Мудрость вдохновлявшего Чингиз-хана китайского философа, определявшего квалификацию полководца в зависимости от его искусства перенести расходы по войне на неприятельское государство, как бы ожила в революционной обстановке.