Стратег

Черт, надо же быть таким идиотом и не подумать о таком варианте! Ты же знал, какое значение тут придается личности военачальника! Мог бы для ставки сотню конницы оставить, да еще копейщиков столько же! В общей свалке, которая сейчас наблюдается внизу, от них бы не убыло!

Краем глаза я заметил, как Ванька повернул коня и направил его навстречу преследователям. Только и успел, что выматериться, сделать я уже ничего не смог. На полном скаку, размахивая смешным своим мечиком, мой ординарец устремился на врага.

Боевой его порыв никто не поддержал. Штабисты неслись, пригнувшись к гривам, и даже головы не рисковали поднять. У меня внутри что-то шевельнулось, некое намерение развернуться и погибнуть смертью храбрых вместе с Ван Дуном, но нерешительно и всего на миг.

Впрочем, спастись все равно не удалось. Конница врага настигла нас за несколько ударов сердца. Замелькали мечи, ударили копья — и первые мои придворные повалились на землю под копыта коней. Я тоже обнажил клинок, рубанул ближайшего воина в пластинчатой броне, но тот пронесся мимо, а удар пришелся в пустоту.

Скачка превратилась в круговерть людей, оскаленных лошадиных морд и мелькающей стали. Направление я потерял практически сразу, сосредоточившись на том, чтобы не попасть под удар и не вылететь из седла. Некоторое время мне это даже удавалось, но потом я оказался лицом к лицу с одним из воинов врага, уже заносящим копье для удара.

Огненным цветком вспыхнула боль в голени. Мельком глянув вниз, я обнаружил, что копейный наконечник выходит из моего сапога, а за ним тянется что-то маслянистое и густое.

От боли и страха закружилась голова, я даже поводья чуть не выпустил. А следом за этими нормальными для меня эмоциями появилось что-то другое. Чужое, но в то же время отчего-то привычное — ярость. Холодная, как вода в проруби, и всеобъемлющая. За долю секунды она накрыла меня с головой, исторгла из груди гневный рев, а миг спустя я уже тащил на себя узкий клинок, который как-то оказался в горле моего противника.

— Ну, суки! — заорал я. — Кому еще? Давай, подходи!

И, что характерно, даже внутренний голос, который в подобной ситуации обязательно высказался бы в стиле: «А ты не охренел, мальчик?» — молчал. Вместо него в голове стучал по барабану ударник рок-группы. В такт пульсации крови.

Мне удалось отбить один выпад, взмахом меча отогнать слишком близко подобравшегося всадника, а потом все как-то закружилось перед глазами. Шлемы, украшенные конским волосом, яростные гримасы людей, налитые кровью глаза животных и острая сталь. Внезапно все это исчезло. Некоторое время я тупо наблюдал за травинкой, которая с чего-то закрыла мне весь обзор. Потом сообразил, что меня, видимо, сбили с коня, а я этого даже не почувствовал. Потом и травинка исчезла, поглощенная темнотой.

В себя я пришел от той же долбежки барабанщика по своим инструментам. Играл он что-то мрачное и неторопливое, в стиле дум-рока, но ритм был незнакомым. С трудом раскрыв глаза, я обнаружил, что смотрю на лошадиный круп — на пегой шерсти застыли потеки крови. Следом к этому добавилась боль от выкрученных за спиной рук, а в завершение еще и тошнота подступила.

Все было ясно. Меня ударил по голове, но не убили, а только оглушили. Потом выяснили, что пациент скорее жив, чем мертв, но решили не добивать, а бросили через седло, предварительно связав за спиной руки. Скорее всего потому, что поняли, кто им в руки угодил.

Я попал в плен. И теперь меня везут в Синьду. Где, вероятно, казнят, но не просто так, а прилюдно, чтобы обрушить боевой дух моей армии. Наверное, выведут на стену и там отрубят голову. Потом насадят ее на пику и оставят там вялиться на солнышке.

Голова сильно болела, рвотные спазмы выкручивали желудок, и я лишь отметил этот вариант будущего и отбросил его в сторону. Не было страха — ну, плен, ну, убьют. Отрубленная голова, по крайней мере, не будет болеть. Какой-то, но плюс.

Я попытался, превозмогая тошноту, поднять голову и оглядеться, за что тут же был награжден настолько яркой вспышкой боли в черепушке, что даже ненадолго отключился. Снова вернувшись в сознание, больше я так делать не рисковал. Занял положение, в котором трясло не так сильно, а содержимое головы не грозило вылиться через ноздри, и сосредоточился только на этом.

Время скукожилось до крошечной черной точки — я понятия не имел, сколько мы ехали и куда. От постоянной тряски и тошноты я пару раз все-таки блеванул и теперь ко всему прочему наслаждался запахом желчи у себя под носом. Я и так-то фанатом верховой езды не был, а теперь так и вовсе ее возненавидел. Каждое движение лошади отдавалось во всем теле такими мучениями, что стиснутые зубы вот-вот должны были раскрошиться в порошок. Я не стонал-то только потому, что для этого требовались силы, а их у меня не было.