Страстотерпцы

   — Аввакум, милый! Батюшка, ну, что ты на меня напасть зовёшь? — заплакал вдруг Лазарь. — Урежут мне язык, много тебе радости прибудет?

   — Батька! — не сдержалась Анастасия Марковна. — Лазарь верно говорит... Дослушай, потом и казни.

Аввакум бухнул на стол локти, подпёр голову кулаками.

   — Слушаю.

Кротко помаргивая глазами, поп упрямо продолжил историйку:

   — Говорят, оставил по себе добрый царь Михаил Фёдорович[7] рукописаньице... Назвал день и час, когда явит себя в Москве, в тереме царском, — трёхглавый змий. Заповедал сыну накрепко: в тот день и час, в минуту страшную, горькую, снарядись, царь-сын, как на битву, защити голову шлемом, тело броней, достань саблю из ножен, стой у двери царских своих палат и, как явится змий, так тотчас секи все три поганые головы... И то было! Был день, и час, и та горькая минута. Встал Алексей Михайлович у дверей с саблей и уж замахнулся было, а вошёл-то патриарх Никон. Царь-то и обрадовался, забыл отцово завещание.

   — Н-ну! — хмыкнул Аввакум. — Рассказчики!.. По заслугам воздано... А мне всё равно жалко царя... Коли змий теперь на цепи, верно, опамятуется голубь. Не попустит Господь увлечь сына в бездну, коли и отец и дед праведники.

   — Не прошибись, батюшка, со своей жалостью, — повздыхал Лазарь. — Тут у нас ещё один защитник сыскался. Его в Сибирь, а он великому государю славу поёт, как тетерев, глаза зажмуря. Не слыхал о Крижаниче{5}?

   — Не слыхал.

   — Премудрый муж. Приехал от многих стольных городов учить Москву уму-разуму, а его цап — и в Тобольск.

   — Латинянин?

   — Латинянин.

   — Ну и чего о нём говорить?

   — Нет, протопоп! Крижанич — душа живая! Он, как пономарь, со свечой на Русь явился.

   — На себя бы и посветил.

   — Не ворчи, батька! Послушай! Крижанич дурного России не желает. Вознамерился, широкая душа, все роды славянские собрать в единую семью, под руку белого царя. Я с ним о многом кричал.

   — Докричался ли?

   — Я, Аввакум, радуюсь, когда о нас, русских, о судьбе нашей думают. Что судить человека, если он родился в басурманской земле? Не лучше ли благословить? Стремясь душой к России, Крижанич, дабы ей полезным быть, учился грамоте где только мог... В Вене, в Риме...

   — Вот-вот!

   — Он хорват, а познал языки: немецкий, итальянский, испанский, латынь, греческий, турецкий, венгерский, русский... Хотел учить московских людей красноречию, стихосложению, грамматике, казуистике, философии, математике, истории. Хотел склонить нашего государя пойти на османского султана.

   — Чужими руками жар загрести. Латинянин твой Крижанич. Не о душе помышляет. Отдай ему в заклад русскую душу, а он её сатане поднесёт.

Лазарь от обиды за Крижанича потемнел лицом, осунулся, и только в глазах бирюза.

   — У наших-то, у православных, заботы, верно, не чета заморским... Знавал я одного архиерея. По утрам в колокола любил звонить, а как ночь — он в баню, на баб глядеть. И чтоб всякая показала ему срамное своё. Бог с ним, с греховодником, но бабы-то рады были... показать. За малую, за тесную — давал по три алтына... В другом месте, в Порухове, отец дьякон петухом служил. Мужики там нищенством промышляют. Как полая вода сойдёт, мужики — из дому, а бабы — к дьякону. Поверишь ли, его бесовскую мощь из теста пекут, друг дружку угощают.

   — Пакостен у тебя язык, Лазарь!

   — Русь бесится, а Лазарь виноват... Я, что ли, с дочерьми живу, со всею полудюжиной? А таков мужичишка здесь, в Тобольске, обретается. Протопоп ты, протопоп! Забыл небось про житьё-бытьё русское. Для помещика первая дань — взять девство. Подавай господину сокровенное, сам стыд. Кобель на кобеле, а виноват поганый язык Лазаря!

Заплакал Аввакум. На колени встал перед попом.

   — Прости ради Бога! Через десять лет встретились — и ругаемся. Господи, что мы за люди такие?! Неистовое племя!

Лазарь припал головою к плечу протопопа и тоже обливался слезами, как дитя.

   — Устал я, батюшка! Не вижу исхода. Веришь ли, пропасть хочу.

   — Пропасть — дурное дело... Мы с тобой, поп, за Христа постоим. За Слово! За Любовь!

Анастасия Марковна принесла пироги.

   — Боже ты мой, плачут!

   — То хорошие слёзы, матушка! — улыбнулся Лазарь.

   — Как детушки, как жена поживает? — спросила Марковна.

Помрачнел Лазарь.

   — Матушка по романовскому луку слёзы льёт. В Романове лук хороший. Головки с голову младенца. Растил и я с матушкой лучок, радовались, сколь велик, сколь горек, теперь вот плачем...

3

Жизнь — река, взгоды и невзгоды за поворотом. Кого на стрежень вынесет, кого на мель посадит. На всякую душу у Господа своя река.

Десять лет Аввакум под ёлкой Богу служил. Вымолил милость, отворил ему Господь двери дома Своего. Пришёл от архиепископа Симеона келейник.

— Приготовь себя, батюшка! Будешь литургию служить.

Коли прост поп, душу прибирает просто. Наложит пост на супружеское ложе, запретит себе есть хлеб-соль, всё житейское из головы долой — вот и чист.

Тяжело тому, кто книжностью обременён, для кого сладок вкус вчерашнего пирога, а не того, что во рту.