Страстотерпцы

В Вятку за игуменом Феоктистом отправилась сыскная команда. Феоктист был игуменом Никольского монастыря в Переславле-Залесском, новые служебники не принял. Изболевшись душой, покинул самовольно братию, уехал к епископу Александру, жил в Трифоно-Успенском монастыре, в одной келье с родным братом, иноком Авраамием. В Вятке Феоктиста не нашли, не нашли и в Игнатьевской пустыни у Неронова. Царские ловцы до ловли охочие, настигли Феоктиста в Великом Устюге, в Архангельском монастыре, у другого брата. В загонщиках и ловцах были архимандрит московского Новоспасского монастыря Иосиф, келарь Симонова монастыря Иосиф Чирков, стрелецкий полуголова Карандеев. У Феоктиста нашли сочинение Аввакума о поклонах, четыре собственные челобитные к царю и среди них «Роспись, хто в которые во владыки годятца». И ещё письмецо дьякона Благовещенской царёвой церкви Фёдора. Сообщал: грамота с прошением вернуть протопопа из Мезени «не пошла». «Подавал я духовнику Лукьяну Кирилловичу челобитную об Аввакуме, о свободе, и он в глаза бросил с яростью великою. Да послал я к тебе от Аввакума грамотку, его руку».

За сие совсем не крамольное послание Фёдора взяли под белые руки, отвели во двор Павла Крутицкого. Книги для досмотра отдали самому владыке Павлу, а письма и сочинения пошли в Приказ тайных дел.

В Суздале был схвачен и доставлен в Москву поп Никита Добрынин. Привезли вместе с челобитной. Писал свою челобитную Никита десять лет, правду хотел сказать о церковных новшествах Никона. Писал, писал и не дописал...

В Вязники искать Капитона, вести сыск об убийстве попа Василия Фёдорова на подмогу трём десяткам стрельцов из приказа Артамона Матвеева отправился полковник и голова московских стрельцов Аврам Лопухин с двумя сотнями.

В Керженские леса, за Волгу, разорить скиты старца Ефрема Потёмкина поспешила ещё одна стрелецкая команда.

На Соловки царское повеление подчиниться церковным новинам повёз архимандрит Спасо-Ярославского монастыря Сергий «с товарищи».

Послал и в Мезень гонца: Аввакума доставить в Москву для последнего, ради вселенских патриархов, увещевания.

Спешил государь прибраться в Доме Господа, ожидал-таки великих гостей.

Тут как раз воротился из тайного путешествия келарь Савва. Убил Савва Алексея Михайловича! Убил, убил! Стефан Грек, правая рука Паисия Лигарида, — блудня. Все его грамоты о назначении митрополита газского патриаршим экзархом в суде над Никоном — поддельные.

На вопрос Саввы: «Был ли у тебя Стефан Грек, посылал ли ты с ним грамоту?» — святейший Дионисий ответил: «Стефан Грек у меня не был. Докучал мне хартофилаксий, хотел, чтоб я написал грамоту: быть-де газскому митрополиту экзархом, но я этого не благословил. Если такая грамота объявилась у царя, пусть знает: сие — плевелы, посеянные хартофилаксием, Паисий Лигарид — лоза не константинопольского престола. Я его православным не называю, ибо от многих слышу, что он папёжник, лукавый человек. Стефана Грека пусть государь не отпускает, он сделал великое разорение Православной Церкви, как и Афанасий Иконийский».

Алексей Михайлович, слушавший Савву с упавшим сердцем, аж подпрыгнул на стуле.

   — Как?! Афанасий? Правдолюбец? Такой же... вор?

   — На нём случился большой долг туркам. Упросил дать недельный срок для уплаты, а сам бежал. Святейший Дионисий так сказал: «Я Афанасию ни одного слова наказа не давал. Пусть его держат крепко. Если царь его отпустит, то большую беду Церкви сделает».

   — Почему Дионисий так немилостив к своему племяннику? — удивился Алексей Михайлович.

   — О родстве я тоже спрашивал, — сказал Савва. — Святейший об Афанасии сказал: он мне не родня. По крови, верно, не родня, но брат Афанасия женат на тётке Дионисия.

Одно порадовало царя: грамоты, привезённые иеродиаконом Мелетием, — подлинные. Афанасий своровал, уличая в подлоге честного человека, но — горе! — не ошибся в подлоге Стефана. Лигарид же изобличён во лжи и в папёжестве самим константинопольским патриархом.

Ждали ареста газского митрополита. Не дождались. Не всякая правда надобна царям, не всякий вор — царям неугоден.

10

Иван Мартынович Брюховецкий пробудился поздно. Первое, что почувствовал, — простыни рекой пахнут. Лежал, улыбался, вспоминая, как тихонько, благодарно, счастливо шептала ночью жена имя его. Чуть скосил глаза на соседнюю подушку — пусто. Жена — птаха ранняя. Русские спозаранок славят Бога. Впрок! Дневные грехи на вечерне отмаливают.

Иван Мартынович потянулся, наслаждаясь здоровьем, постелью, видом опочивальни. Одеяло — на лебяжьем пуху, соболями подбито. Шатёр — голубого шёлку, стены — голубой бархат, на полу вместо ковра сшитые беличьи шкурки. Босым ногам — ласковое балованье.

На большом серебряном гвозде с массивной шляпкой в виде львиной головы — сабля: подарок тестя Дмитрия Алексеевича. Ножны в сапфирах, рукоятка из кости допотопного зверя мамонта, по эфесу алмазы.