Страстотерпцы

   — Хлопочешь о гетмане, как отец родной, да они ведь все обманщики, атаманы да гетманы. Сколько беды было и от молодого Хмельницкого, и от Выговского, и от Тетери! Приезжали, ласкались, а как с глаз долой, так и шкурку овечью долой.

   — Волков, матушка, тоже надо прикармливать. Он потому и волк, что есть хочет.

   — Господи! Ты у меня за волка-то готов заступиться! Пусти волка в овчарню, он всех овечек зубами переберёт. Голодным останется, но дело своё сделает. Лиса курочку сцапает — ей и довольно. А волку лишь бы убить.

   — Брюховецкий — не волк, матушка. Человек вежливый, служить горазд. Мне такой в Малороссии зело надобен.

   — Не бабье дело о государевых делах судить-рядить. Только слышала я от моих приезжих боярынь: у Брюховецкого друзей в Войске Запорожском, как волос на голове.

   — Зато статьи хорошие подписал.

   — Смотри, батюшка! Не передаст ли он тебе со статьями всех своих врагов? У колдуна бесы в венике, у твоих гетманов — в статьях.

   — Матушка, уж не напел ли кто тебе об Иване Мартыновиче недоброй песенки?

   — Не нужны мне ни гетманы, ни атаманы. Ты мне нужен, свет мой. Я ведь помню, как приезжал Выговский! А Хмель-то молоденький каков изменник! Из-за него Шереметев у татар в колодках сидит[39]. Уж четвёртый год.

   — Господи, помоги Василию Борисовичу! Виноват я перед ним, матушка, правду говоришь. Но ведь денег в казне таких нет, какие за него татары просят, — тридцать тысяч золотых червонцев: заплатить — всё войско распускай... Вот я и хочу через гетмана исхитриться да и отвадить крымских людей от поляков. Без короля хан сговорчивей станет.

Царские дела у Алексея Михайловича вершились без мешканья.

17 сентября, через шесть всего дней по прибытии в Москву, была у Брюховецкого невеста, и спрашивал он своего пристава Желябужского:

   — Добрый Иван Афанасьевич, объясни, Бога ради, как мне быть! Самому ехать к Долгорукому говорить о сватовстве или моих людей посылать? Где мне с князем прилично ударить по рукам? На какой двор невесту привозить? Кого звать на свадьбу, в каких Чинах? Тысяцким обещал быть Пётр Михайлович Салтыков, а больше у меня в Москве знакомых людей нет!

Суетился Иван Мартынович, головы, впрочем, не теряя, о всех своих заботах помнил, своё требовал сполна.

   — Иван Афанасьевич, — налегал он на Желябужского, — спроси у кого следует и объяви мне честно: в каком платье на венчании и на свадьбе пристойно мне будет появиться: в московском или в служебном, в казацком? Посылать ли невесте до свадьбы подарки? У нас принято дарить суженой серьги, платье, башмаки с чулками... Спросил бы ты, друг мой, о моих печалях у самого великого государя, пусть он указ даст.

Ясельничий Желябужский слушал и в затылке скрёб.

   — Лучше всего напиши обо всём. Подашь челобитие на пиру у великого государя.

   — Государь позовёт на пир на отпуске, а сватов уж теперь надо посылать! — не соглашался гетман.

   — До отпуска будет пир! — брякнул Желябужский и прикусил язык: проговорился. У царя все его дела, даже добрые, нежные, — тайна.

Прежде чем звать казаков на пир, пригласил Алексей Михайлович гетмана в Боярскую Думу. Здесь, перед лицом знаменитейших родов Русского царства, Брюховецкому объявили царскую милость, возвели в боярское достоинство. Отныне Иван Мартынович должен был писать на своих грамотах и универсалах: «боярин и гетман»,

В честь нового боярина царь задал пир в Золотой палате. Здесь и указали Брюховецкому его место. Было оно завидное. Выше гетмана сидели двое: ближний боярин князь Никита Иванович Одоевский да ближний боярин Пётр Михайлович Салтыков. Всего же бояр у самодержца всея Руси было восемьдесят, одиннадцать из них — ближние. Окольничих — девяносто, думных дворян — сорок, думных дьяков — одиннадцать.

7

Во Псков к воеводе Ордин-Нащокину приехали посланные царём селитряные мастера Кашпирка Григорьев да Микитка Волчёнок. Селитряным делом великий государь указал ведать опальному. Добрый знак: опалы, знать, убыло.

За пособничество Зюзину, обманно призвавшему в Москву патриарха Никона, думный дворянин Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин был отправлен с глаз долой во Псков. Воеводой, да без права ведать военными и городскими делами. Всё это было отдано князю Хованскому. Опальному указали вести переговоры с иноземцами, решать межевые, таможенные дела.

Слава Богу, не судили, не казнили, ещё и службу дали. Сын Афанасия Лаврентьевича Воин, бежавший к польскому королю, боясь, что царские слуги достанут в Варшаве, уехал во Францию, к королю Генриху Анжуйскому.

Беседуя с немцами Кашпиркой да Микиткой, Афанасий Лаврентьевич думал о Воине, всё пытался поставить себя на место новоприбывших, поглядеть на Псков, на русскую жизнь глазами иноземца. Воин так же вот глядит на французов, на их города, на землю, на небо. Неужто ему не вспоминаются отец, мать, дом?.. К царским делам был приставлен, а кто он теперь? Приживала?

Вздыхая о Воине, Афанасий Лаврентьевич говорил с иноземными мастерами ласково, дал им хороший дом со слугами, снабдил всякими припасами. Дело разумейте да не ленитесь.