Страстная суббота

— Ты хочешь, чтобы я завтра шел на работу? Да? Говори.

Она смотрела прямо перед собой.

— Я ничего не говорю, но если ты пойдешь, то уже с завтрашнего дня мы сможем на что-то надеяться. Или ты хочешь, чтобы мы всю жизнь виделись раз в неделю, встречались, как скотина, где придется, под чужой крышей?

Он опустил голову.

Тогда она протянула обнаженную руку и, прижав его голову к груди, сказала:

— Не грусти, милый, не надо. Мне так тяжело, будто я в чем-то виновата. — Потом произнесла совсем другим тоном: — Скажи, Этторе, ты думал только об этом, когда мы занимались любовью?

— Конечно, я думал об этом. И тогда, и сейчас.

— О! — жалобно простонала она, и рука ее упала.

— Ты что?

— Значит, я тебе ни к чему, — в ее голосе дрожали слезы, — если я не могу заставить тебя забыть неприятности, даже когда отдаю тебе все, что могу.

Он крепко обнял ее, повалил навзничь и, застонав от нежности, стал целовать в глаза, повторяя:

— Не огорчайся, не клевещи на себя… Ты даешь мне слишком много… Я сказал тебе неправду, ни о чем другом в тот момент я не думал.

III

Выйдя на площадь, носившую прежде имя короля, он увидел инвалида Баракку, сидевшего в тележке, запряженной парой собак. Вместе с инвалидом он пересек площадь.

— Никогда не встречал тебя в такой ранний час, — заметил Баракка.

Этторе нагнулся, приласкал рыжую собаку и, выпрямившись, не сразу ответил:

— Я иду на работу.

Несколько удивленный, Баракка спросил, куда именно.

— На шоколадную фабрику.

— Рад за тебя, это хорошая фирма.

Этторе не хотелось разговаривать о своей будущей работе, и потому он спросил инвалида, куда тот направляется.

Баракка торопился на станцию к поезду. При виде собак приезжие обычно умиляются и довольно щедро оделяют инвалида. Со станции он заставляет собак трусить к сберегательной кассе и устраивается близ выхода из нее, под портиком. И там ему подают неплохо — люди, только что получившие деньги, обычно не проходят мимо, ничего не дав.

«Баракка разработал хорошую систему, — думал Этторе, расставшись с ним, — он извлекает выгоду из своих култышек и живет не так уж плохо, многие хотели бы столько зарабатывать. Но Баракка это заслужил потому, что в один прекрасный день сумел решиться жить подаянием. Весь город знал, что он был отличным рабочим и что с ним случилось несчастье, но никто не ожидал, что он станет нищенствовать, что он покажется на улице в тележке, которую тащат две собаки, с пачкой разноцветных билетиков „судьбы“ в руках. Это был трудный день и для него, и для тех, кто знал его раньше, а потом и он, и все окружающие с этим свыклись, и с тех пор он живет совсем неплохо. Я тоже могу изменить свою жизнь, нужно только сделать так, чтобы люди привыкли к тому, на что я решусь. Но сначала я должен сам решиться, да поскорее, иначе я рискую привыкнуть к работе под началом других».

Этторе шел по узенькой улочке и думал только о том, что каждый шаг приближает его к месту работы. Он вспомнил отца, которого оставил четверть часа назад на пороге мастерской. Отец растрогался, увидев, что сын идет на работу, глаза у него стали как у охотничьей собаки. Он протянул руку, и Этторе пожал ее, но при этом смотрел на него, будто не узнавая. Он думал: «Ты мой отец? А почему ты не миллионер? Почему я не родился сыном миллионера?» Человек, стоявший перед ним, причинил ему зло, сделав сыном бедняка, а это все равно как если бы он родился рахитиком, у которого голова больше, чем тело.

Потом он подумал о человеке, который через какие-нибудь четверть часа будет сидеть рядом с ним и учить писать накладные.

— А, черт! — выругался он вслух.

По дороге в какой-то мастерской он увидел рабочего, снимавшего кожух с токарного станка, и лицо этого человека не было ни печальным, ни слишком усталым, ни угрюмым. Потом мимо него на грузовике проехали рабочие электрической компании. Своей голубой формой с медными значками на беретах и тем, как они чинно сидели по бортам машины, эти рабочие напоминали военных. И они тоже не показались ему ни печальными, ни усталыми, ни угрюмыми — наоборот: выглядели даже гордыми. Этторе лишь покачал головой.

Наконец, он оказался перед шоколадной фабрикой.

Здесь уже было около ста рабочих и работниц, и в какую бы сторону они ни смотрели, казалось, их взгляд как магнитом притягивали широкие металлические ворота фабрики. Этторе не подошел к ним. Наоборот, отошел подальше, к общественной уборной, и оттуда глядел на стоявших группами рабочих и на закрытые ворота. С того места, где он стоял, был виден длинный фабричный гудок, укрепленный на высотной площадке, и ему казалось, что воздух уже содрогается в ожидании резкого и протяжного звука.