Страсти по мощам

— Теперь я действительно припоминаю, — промолвил потрясенный и пристыженный — в чем трудно было его укорить — приор, — молитву, которую творил он прошлой ночью. Исполненный возвышенного экстаза, призывал он забрать его живым из этого мира, коли Пресвятая Дева сочтет его достойным столь великого отличия и блаженства! Возможно ли, что он был удостоен подобной милости?!

— Отче! Следует ли нам искать его? Здесь, и поблизости, и в окрестных лесах?

— Зачем? — просто отозвался приор. — Разве, будучи в здравом уме, побежал бы он в ночи обнаженным? Да пусть даже он обезумел и сбросил свои одежды — неужто были бы они оставлены так, складка к складке, в должном порядке — как будто он и сейчас поминает усопшего? Скинуть одеяния так — невозможно. Нет, то место, куда он ушел от нас, куда выше этих лесов, далеко от этого мира. Самые горячие молитвы его были услышаны, и он был избран. Чудо свершилось! Давайте же отслужим здесь мессу по брату Колумбанусу, прежде чем возьмем блаженную госпожу нашу, избравшую его своим герольдом, и пойдем, чтобы поведать о явленном нам чуде веры!

Зная, что за человек приор Роберт, трудно судить, когда понимание того, во что можно употребить это чудо, возобладало в его сознании над искренней верой, изумлением и благочестием, и он стал действовать так, чтобы случившееся позволило ему стяжать возможно большую славу. Впрочем, в его поведении не было ничего непоследовательного. Приор нимало не сомневался в том, что брат Колумбанус действительно покинул этот мир и живым вознесся на небеса, как он того и желал. Но коль скоро это так, то он, как приор, не только вправе, но и обязан сделать все для того, чтобы явление избранника как можно более послужило прославлению аббатства Святых Петра и Павла в Шрусбери. А уж воспользоваться этим для того, чтобы над челом его самого, приора Роберта, положившего начало поискам святыни, воссиял ореол, было для него приятнейшей из обязанностей. И он не преминул поступить именно так.

Исполненный веры в чудо, он отслужил мессу, стоя над грудей покинутых одежд в облаке белых цветов. Не стоило сомневаться в том, что через отца Хью приор известит о случившемся Гриффита, сына Риса, и попросит того быть настороже — на случай, если после отъезда братьев в Шрусбери всплывут какие-либо обстоятельства, относящиеся к этому происшествию. Таким приора сделали его вера и происхождение: он был подготовлен к тому, чтобы священствовать и править, и не мог пренебречь ни той ни другой ролью.

Жители Гвитерина столпились, заполнив все пространство вокруг, и молча наблюдали, ничем не выражая своего мнения. То, что они были здесь и молчали, сошло за одобрение, а что они думали на самом деле, так при них и осталось.

— Теперь же, — возгласил растроганный едва ли не до слез приор Роберт, — поднимем благословенную ношу и возблагодарим Всевышнего за драгоценный груз, который нам выпало честь нести.

И он первый выступил вперед, чтобы подставить свою тонкую руку и слабое плечо.

Для брата Кадфаэля это был прескверный момент — такую возможность он упустил из виду. Однако Бенед проявил неожиданное проворство.

— Ныне, когда достигнуто согласие, останется ли Гвитерин позади? — громогласно вскричал он и устремился вперед — не столь величественно, как приор, но с куда большей прытью. Он оказался в головах раки прежде приора и успел подставить свое широкое плечо, а полдюжины подмастерьев из его кузни, могучих приземистых парней, с воодушевлением последовали его примеру. Помимо брата Кадфаэля, из шрусберийских монахов примерно того же роста был один брат Жером, подставивший шею под угол раки; он один вскрикнул, изумленный тяжестью ноши, и согнулся, но Бенед подскочил к нему и принял большую часть веса на себя.

— Кто бы мог подумать, что столь хрупкие кости окажутся такими тяжелыми! — возгласил с пафосом кузнец.

Кадфаэль поспешил истолковать это и, переводя слова Бенеда, добавил от себя:

— Здесь нас окружают чудеса — великие и малые. Истину изрек отец приор — нам следует благодарить Господа за возложенную на нас ношу. И разве не об особой милости свидетельствует то, что небеса столь явно дали нам ощутить ее бесценность?

По-видимому, приор Роберт в своем нынешнем состоянии, смиренном и восторженном одновременно, не нашел логику этого суждения столь своеобразной, какой она показалась самому брату Кадфаэлю. Приор был готов принять и приветствовать все, что могло способствовать еще большему его торжеству.