Страсти по Максиму. Горький: девять дней после смерти

Наконец Андреев «изменяет» Горькому. Вернее, их общему делу, как его понимает Горький. И тут Горький обнаруживает ревность, которой не было прежде. После большой измены он не прощает Андрееву уже и малейших прегрешений, на которые раньше смотрел сквозь пальцы. Ссора следует за ссорой, и Андреев, униженный, подавленный, рвет с Горьким. Оба страдают от этого разрыва, но в большей степени Андреев. По крайней мере, его страдания более заметны. Несколько раз они пытаются помириться, но не получается. Что-то непоправимо сломалось в их отношениях, порвался какой-то центральный нерв. Остается только вспоминать прошлое.

Волевой и позитивно мыслящий Горький нуждается в слабом и негативистски настроенном Андрееве. Почему? Потому что это позволяет ему, не изменяя своей внешней цельности, внутренне переживать андреевский раздрай как свой собственный и тем самым отдыхать от тягостной необходимости быть всегда волевым, всегда лидером. В свою очередь Андреев нуждается в Горьком и в качестве душевной опоры, и в качестве объекта для своих провокаций. Провоцировать такого же провокатора, как ты сам, неинтересно да и бессмысленно. Психологическая искра высекается, когда объект сопротивляется твоим провокациям.

Например: Горький – поклонник книги. Следовательно, Андреев должен быть ее противником.

«Читать Л. Н. не любил и, сам являясь делателем книги – творцом чуда, – относился к старым книгам недоверчиво и небрежно.

– Для тебя книга – фетиш, как для дикаря, – говорил он мне. – Это потому, что ты не протирал своих штанов на скамьях гимназии, не соприкасался науке университетской. А для меня “Илиада”, Пушкин и всё прочее замусолено слюною учителей, проституировано геморроидальными чиновниками. “Горе от ума” – скучно так же, как задачник Евтушевского. “Капитанская дочка” надоела, как барышня с Тверского бульвара. <…> Однажды я читал газетную статью о Дон Кихоте и вдруг с ужасом вижу, что Дон Кихот – знакомый мне старичок, управляющий казенной палатой, у него хронический насморк и любовница, девушка из кондитерской, он называл ее – Милли, а в действительности – на бульварах – ее звали Сонька Пузырь…»

Провокация тут очевидна. Для Горького русская и мировая литература – это незыблемая система ценностей. Да и Андреев, конечно, не верит в то, что говорит. На самом деле он видел в русской литературе ее вселенский смысл, обожал Достоевского и был как писатель зависим от него. Но его «женская» природа возмущена «мужской» любовью Горького к литературе вообще, где писатель Андреев, как единица, значит очень мало, а пожалуй, и не значит вообще ничего в отдельности от общемировой системы ценностей. Это всё равно что любить Красоту, не замечая живущей рядом красивой женщины. Уже в период разрыва отношений с Горьким в статье «“Летопись” Горького и мемуары Шаляпина» Андреев выскажет свою обиду откровенно:

«Любя литературу как нечто отвлеченно-прекрасное и безгрешное, Горький не сумел внушить своей аудитории и своим последователям любви к литераторам, – к живой, грешной, как всё живое, и всё же прекрасной литературе. Всю жизнь смотря одним глазом (хотя бы и попеременно, но никогда двумя сразу), Горький кончил тем, что установил одноглазие как догмат».

Несправедливость обвинения Андреева в отношении Горького очевидна. Никто из русских писателей не сделал столько для литераторов, сколько сделал Горький. И ни один писатель так не умел ценить «чужое», как он. Но по-человечески Андреева можно понять. Ведь совсем недавно Горький не захотел вникнуть в его проблемы, не пожелал прислушаться к его голосу. И сразу забыты горьковский искренний восторг и от «Баргамота и Гараськи», и от первой книги Андреева в «Знании», и многое другое.

Впрочем, мотив «одноглазия» Горького появится и в дневниковой записи Блока от 22 декабря 1920 года: «Гумилев и Горький. Их сходства: волевое; ненависть к Фету и Полонскому – поразному, разумеется. Как они друг друга ни не любят, у них есть общее. Оба не ведают о трагедии – о двух правдах. Оба (северо) – восточные».

Эти строки возникли год спустя после того, как Блок, по просьбе Горького, написал свои воспоминания об Андрееве. В этих воспоминаниях он выделил важную характерную черту личности Андреева – постоянное чувство хаоса в себе. Таким образом, Горький и Андреев, как видит их Блок, стоят на разных полюсах. Блок сочувственно цитирует отзыв Андрея Белого о пьесе Андреева «Жизнь Человека», которая была антитезой поэмы Горького «Человек». Белый услышал в пьесе «рыдающее отчаянье». «Это – правда, – писал Блок, распространяя творческую характеристику Белого на личность Андреева, – рыдающее отчаянье вырывалось из груди Леонида Андреева, и некоторые из нас были ему за это бесконечно благодарны».

Кто некоторые? По-видимому, писатели из круга символистов. И уж точно не волевой Горький. Ему «рыдающее отчаянье» Андреева как раз не нравилось, он всерьез переживал за разум и психику своего друга.