Страсти по Юрию

Он знал срок оставшейся жизни, как люди знают, например, сколько лет им осталось до пенсии или сколько лет займет служба в армии. И это сводило с ума. Он возненавидел тех, которые сообщили ему о его смерти, и про себя с содроганием пожелал им всем оказаться как можно скорее в его положении, а то уж они что-то больно спокойны и больно уверены, что им все можно. Главное было — как можно скорее удрать из этой жующей сосиски Германии и спрятаться дома. Вот здесь, в мягком лепете продрогших кустов, за спиною старухи, которая тащит ведро из колодца. И чтобы коровы мычали в полях. Надсадно, и сорванно, и бесприютно. Теперь мы все вместе. И мы не помрем. А вы там давитесь своими сосисками!

Еще в больнице он почувствовал, что голова идет кругом от злых и мучительных мыслей, но нужно успеть сделать то, что задумал: уехать и взять с собой женщину. Теперь будет все хорошо. Он дома, и женщина с ним. Владимиров вытащил флягу, хлебнул. Кажись, полегчало. Они меня приговорили. Ах, сволочи! Откуда вы знаете, сколько мне жить? В зеркале у двери появилось худое, обтянутое кожей лицо с дикими блестящими глазами. А-а, это ведь я! Ко рту подступило рыданье. Он снова хлебнул. И опять полегчало.

Зоя стояла на скамейке и рвала сирень. Ее осыпало цветами. Она выгибалась, чтобы достать самые пушистые грозди, и пела при этом, слегка задыхаясь:

А ты взглянуть не догадался-я-я!
Умчался вдаль, ка-а-азак степно-ой!
Каким ты был, таким ты и оста-а-а-ался!
Но ты и дорог мне-е-е тако-о-ой!

С того раза, как они с Гофманом были у нее в гостях, она ни разу при нем не пела. Пой, радость моя. Никому не отдам.

Зачем, зачем ты снова повстреча-а-ался,
Зачем нарушил мой по-о-окой!

Он подтянул ей из окна своим слабым, но верным голосом. Она обернулась к нему, улыбаясь:

Зачем опять в своих утра-а-а-атах
Меня хотел ты обви-и-и-инить,
В одном, в одном я только винова-а-ата-а,
Что нету сил тебя забы-ы-ыть!

Мишаня Устинов продолжал находиться в России по несколько странной причине. В середине февраля жилистая и крепкая Ольга Петровна, которую Миша во всем теперь слушался, однажды сказала ему очень строго:

— Не нужно бы, Миша, вам мыться так часто.

Мишаня напрягся: он ей заплатил за дрова.

— А дело не в деньгах! — ответила Ольга Петровна.

Устинов приставил ладони к ушам: он стал хуже слышать с годами.

— Я химик, — сказала Ольга Петровна, — и я столько в своей жизни разных опытов поставила, что вам с вашими книжками и журнальчиками во сне не снилось! А тут вот на прошлой неделе проснулась и думаю: в чем же секрет долголетия?

Мишаня зарделся.

— Но я разгадала. Вы, Миша, хоть раз один слышали, чтоб ненцы с эвенками чем-то болели?

— Но я не знаком, так сказать, ни с эвенком, ни…

— А где же вам было знакомиться? Ведь вы, диссиденты, по кухням сидели!

Мишаня угодливо прыснул в кулак.

— Народы Севера находятся в мало пригодных для жизни и размножения условиях, — холодно заметила его наставница. — А хоть бы чихнул кто хоть раз! Опять же в аулах…

— В аулах?

— В аулах, в аулах! Там даже о гриппе не слышали, вот как!

— Ну, воздух у них и хорошие вина… И женятся на молодых даже в старости…

— Вы это мне, Миша, оставьте: на ком там кто женится! Женился Владимиров вон на молодке! А как заболел! Вы же сами сказали!

Мишаня руками развел.

— Нет, дело не в этом. А в чем, я скажу: нигде, Миша, в этих местах никто не купался и не подмывался! И в душ никогда и ни с кем не ходил!

Устинов отпрянул.

— Среди народов Севера, — ровным угрожающим голосом продолжала Ольга Петровна, — произошла де-мог-ра-фи-чес-кая катастрофа, когда активисты, посланные на льды советской властью, начали пропагандировать среди них гигиену! Как только ненец или эвенк дотронулся до своей кожи мылом с мочалкой, он стал беззащитен, стал легкой добычей для смерти!

— Помилуй нас, Господи! — перекрестился трусливый Мишаня.

Наставница ярко сверкнула глазами.

— Радение, Миша, пока отменяем. На этих раденьях двоих обрюхатили, а мужней жене пришлось сделать аборт! Ей, дуре, теперь от кого и не вспомнить! «От всех, — говорит, — понесла». Что вы с дуры возьмете?

Неожиданно Мишане захотелось пройтись по Латинскому кварталу и съесть эскарго. Или луковый суп. Вообще, хорошо бы в Париж на недельку.

— Вы, Миша, боролись, собой рисковали… — заметила Ольга Петровна.

— Да, я рисковал, — горько молвил Мишаня.

— И жизнь вашу нужно беречь.

— Да что моя жизнь! Разве кто-нибудь вспомнит! Для пасквиля разве какого…

— Вы можете, Миша, не мыться?

Устинов немного опешил.