Страсти по-губернаторски

— Я чувствую, мы до него не дойдем, — сказал Гордеев. — Потому что ваше предложение меня не устраивает. Речь не о сумме взятки, а о самой постановке вопроса. Скажу вам откровенно, господа, я уже почти ознакомился с делом и сделал вывод, что суд отнесся халатно к своему долгу. Многие важнейшие показания и акты экспертиз не были приняты во внимание. Вы, как опытный человек и адвокат, Герман Давидович, прекрасно понимаете, что объективное судебное разбирательство поставит все на свое место и преступник понесет-таки заслуженное наказание. Условное, что ему присудили, мы в расчет не берем. Да вот опять же и о компенсации у вас уже зашла речь. — Гордеев рукой показал на Журавлева. — Вы, вижу, и сами понимаете, что без такого решения не обойдется тоже. И вообще, скажу со всей прямотой, у меня много претензий к данному судопроизводству. О чем я и собираюсь высказаться со всей ответственностью. Как и добиваться изменения меры наказания по отношению к господину Васильчикову. Кстати, вот вам еще один любопытный показатель: сдали ведь его ваши местные депутаты. А о чем это говорит? В первую очередь о том, что не все согласны покорно молчать, как бы вы ни старались этого добиться.

— Вы ставите себя своим заявлением, Юрий Петрович, в весьма затруднительное положение, — огорченно сказал Мокшанцев. — Мы здесь пытались, как говорится, навести мосты… наладить взаимопонимание. Но вижу — напрасно. Этим вы, повторяю, ввергаете себя в такую ситуацию, в которой можете не получить вообще никакой помощи как адвокат. Да и просто как человек, чужой в нашем городе.

— А вот угрожать не надо, — улыбнулся Юрий. — Это недостойно человека, называющего себя адвокатом.

— Так все ваши свидетели попросту откажутся от собственных показаний, вы понимаете? Это в наших силах…

— Нет, не понимаю. Потому что не верю, будто кучка взяточников и подлецов может поставить раком целую губернию. Извините за невольную грубость. Не понимаю и не верю. Ибо не в ваших это силах — заставить целый город замолчать и тихо сопеть в свои тряпочки. А люди, я в этом уверен, еще скажут вам свое слово, за ними не задержится, я очень на это надеюсь, господа.

Юрий резко положил вилку в свою пустую тарелку и встал.

— Благодарю за дружеский, — он иронически хмыкнул, — ужин. — И добавил уже в сторону, не глядя на хозяев: — Вот же… Пригласили, понимаешь, уговаривали, а даже толком пожрать не дали… И уверяют, что воспитанные люди…

Он открыл дверь, вежливо пропустил официанта, который нес на огромной, пышущей жаровне сковороду с большими кусками шкварчащей рыбы, и вышел, аккуратно притворив дверь за собой.

У себя в номере, с улыбкой выслушав свою последнюю реплику на диктофоне, он вытащил из него кассету и спрятал ее в потайной карманчик сумки. На будущее, на всякий случай. Эти мужики были не слишком осторожны, и такая запись могла пригодиться в качестве веского аргумента против них. Особенно в том моменте, где шла торговля насчет гонорара.

3

Последствия неудавшейся «вечеринки» сказались очень скоро.

По утрам Юрий продолжал изучать дело. Надо было торопиться. Во второй половине дня он встречался с родителями и друзьями убитого и затем, уже в гостинице, составлял кассационную жалобу в областной суд со стороны потерпевшего. Этим потерпевшим был признан Борис Анатольевич Кураев, и Гордеев являлся теперь его представителем.

Успокоился немного он и по поводу Людмилы. С ней, как и обещал Журавлев, все было в порядке. Относительно, правда. Внешний вид портило опухшее лицо, темные круги под глазами и ссадины на кистях рук. Телесного цвета пластыри были наклеены на лбу и скулах, скрывая ссадины и, возможно, порезы, но оставляя незакрытыми синяки. Сама она так «приложилась» или ее специально «приложили», Гордеев не уточнял, видя ее отчужденность. Она выходила на работу в несвойственном ей закрытом платье и, когда он проходил мимо, не обращала на него внимания. Даже не кивала ему в ответ на его приветствия, а уж о радостной улыбке не было вообще никакой речи. Словом, как говорится, «между нами все кончено».

Гордеев не находил удобной возможности даже поинтересоваться, как она себя чувствует: слишком много всегда было в секретариате посторонних. И проявлять открытое сочувствие — означало бы тоже выдать как-то свои отношения. На его вопросительные взгляды девушка не реагировала и сама не проявляла желания поговорить. С одной стороны, это, может быть, и неплохо — она больше не должна была подвергаться опасностям, которые ей грозили бы за общение с адвокатом. Но с другой — получалось с его стороны не по-человечески, ведь он же знал, как она «упала», так мог хотя бы посочувствовать.