Страсти по Феофану

   — Поцелуйте мальчика от меня, пожалуйста.

Дама согласилась:

   — Да, мессир, непременно поцелую.

Больше они не виделись.

А однажды вечером, возвратившись из церкви Иоанна Предтечи в домик Ерофея, мастер с учениками сидел и ужинал, как раздался стук во входную дверь. Убежавший открывать Симеон возвратился в недоумении:

   — Господин учитель, к вам служанка из консульского замка.

Живописец вздрогнул и встал из-за стола:

   — Что-нибудь случилось?

   — Говорит, будто с госпожой её плохо...

   — Плохо? Почему? Господи Иисусе!.. — выскочил в прихожую и увидел Анжелу. Та стояла простоволосая, в сброшенной на плечи накидке, с округлившимися глазами на бескровном лице. Начала сбивчиво рассказывать:

   — Ох, беда, беда, не сказать словами! Захворала мона Летиция, с каждый днём ей всё хуже. Третьего дня вообще слегла. Ноги её не держат. Задыхается и кашляет. Утром объявила, что, наверное, скоро отдаст Богу душу... Сообщила супругу, что желает с вами проститься... Он в начале не понял, очень удивился. А она ему и открылась... Видно, ей терять уже больше нечего... И про вас двоих, и про дона Григорио... Мы боялись, что синьор Монтенегро после этого что-нибудь над ней учинит. А его светлость только сели и заплакали горько. И велели, чтобы я сбегала за вами.

Дорифор схватил шапку, плащ и спускался уже с крыльца, как возникший на пороге Роман прохрипел с натугой:

   — Кир Феофан, кир Феофан, это я во всём виноватый... потому что краски... потому что краски на картине отравлены!

Сын Николы ахнул:

   — Кем? Когда?

   — Поспешите. Я потом объясню... Унесите её на свежий воздух... Если ещё не поздно...

   — Ах, Роман, Роман! Что же ты наделал!..

Во дворце Монтенегро тишина стояла, как на кладбище. Софиан со служанкой быстро двигался сотни раз хоженым путём — по центральной лестнице, устланной ковром, по бокам которой стояли бронзовые статуи-светильники, по галерее с падуанскими гобеленами, мимо комнат с мраморными полами... Вот она, проклятая спальня. Два лакея открыли двери. Он вошёл и увидел на подушках страшно изменившуюся Летицию — впалые глаза и землистого цвета кожу, поредевшие волосы и болезненно частое дыхание. Находившийся рядом ди Варацце поднялся. Мрачно посмотрел на художника. И пророкотал:

   — Исполняя волю моей супруги... я позвал вас, чтобы...

Перебив его, Дорифор воскликнул:

   — Окна, окна откройте! Мало воздуха! Надо поскорее на воздух!

   — Я не понимаю?..

Бросившись к кровати, позабыв о приличиях, грек схватил на руки любимую, выбежал из спальни, бросился к балкону в соседней зале, вышиб дверь ногой и вынес больную под открытое небо. Начался мелкий дождь, капли его забрызгали лицо дочке Гаттилузы. Женщина с трудом прошептала:

   — О-о, какое счастье... Я на твоих руках... Ты меня спасаешь... Хоть в последний миг мы с тобой вдвоём...

Он поцеловал её в лоб:

   — Помолчи, не произноси ничего. Не теряй даром силы. Чистый воздух — вот твоё лекарство. Молоко — свежее, парное. Много-много питья, чтобы очищать кровь. Молодой организм должен справиться.

   — Было б хорошо, — и она прикрыла глаза.

Сзади заглянула Анжела и, прижав ладони к лицу, тихо простонала:

   — Умерла! Умерла!

   — Дура, замолчи! — шикнул на прислужницу Феофан. — Просто задремала. Принесите ей лежанку и одеяло. Пусть пробудет здесь до темна.

Лукиано поджидал его, сидя па широком диване. Указал на кресло напротив и спросил:

   — Что такое, почему свежий воздух, я не понимаю?

Богомаз ответил уклончиво:

   — Я подозреваю, что состав красок на стене произвёл нежелательное воздействие...

Консул сдвинул брови:

   — Кажется, понятно: вы хотели убить меня, а невольно отравили свою любовницу?..

Тот поднялся:

   — Сударь, это слишком! Никому не позволено обвинять меня в злых намерениях! Я клянусь всем святым на свете, что и в мыслях не держал против вас ничего дурного.

Ди Варацце махнул рукой:

   — Сядьте, не ершитесь. Вас не призывают к ответу. И не собираются мстить... Мне вполне ясны ваши чувства: у Летиции сын от вас, я мешаю обоюдной любви... Логика естественна! Многие мужчины, находясь в схожем положении, попытались бы устранить соперника. Я бы тоже... Но сейчас разговор не об этом. Обстоятельства помогли вскрыться правде. Это даже к лучшему. Посему объявляю своё решение: если моя супруга не погибнет (дай ей Бог здоровья!), вместе мы не будем. Исключаю. Ей и детям я куплю в Каффе дом. И назначу пенсию. Пусть живёт сама — с вами или же без вас — мне не интересно. Оставаясь формально мужем, не желаю быть таковым на деле. И пошлю прошение Папе Римскому о разводе. После совершения такового сможете жениться на ней. Если захотите, конечно.

   — Не смогу, — сказал Софиан. — Я женат, у меня в Константинополе дочка и супруга.

   — Трудности уже ваши. — Итальянец сидел нахохлившись.

Живописец встал:

   — Уважаемый кир Лукиано! Я склоняю голову перед вашим благородством. У меня, признаться, было о вас предвзятое мнение... Но ещё раз могу вас заверить — никогда не имел в виду причинить вам вред. А о красках картины — лишь моя гипотеза... Но теперь главное другое: лишь бы мону Летицию удалось спасти. Остальное решаемо.

   — Честь имею, мессир. Прощайте.