Страсти по Феофану

Мысли живописца занимала уже другая идея: расписать в Галате только что отстроенную православную церковь. Но, по правилам и уставам тогдашней Византии, он не мог заключать договора на подряд, так как не был ещё принят в корпорацию живописцев, даже не назывался подмастерьем. Значит, предстояло уговаривать Аплухира — подписать документы за него. А захочет ли мастер брать на себя лишнюю ответственность? Феофан не знал.

И действительно, разговор вышел непростой, у Евстафия появилось несколько возражений: мол, и времени на всё не хватает, мастерская еле справляется с нынешними заказами, и своим добрым именем он рисковать не хочет — если Дорифор станет выполнять фрески вместе с Филькой, без него.

   — Мы покажем все эскизы заранее, — наседал племянник Никифора, — согласуем с вами, учитель. Никаких не допустим вольностей. В точности исполним ваши поправки. — А в конце добавил: — Вы своим недоверием раните меня.

Мэтр вспылил:

   — Вот ещё, подумаешь, нежности какие! Я его раню! А запорете работу — чья тогда выйдет рана? Не моя ли? — Посопел, подумал и сказал добрее: — Ну, допустим, соглашусь подписать пергаменты... Как разделим полученные деньги?

Сын Николы пожал плечами:

   — О деньгах, признаться, пока не думал. Назначайте сами.

   — Мне — две трети суммы, треть — тебе и Фильке.

   — По рукам.

У опекуна отвалилась челюсть:

   — Ты согласен?

   — Да, а что?

   — Но ведь это явный грабёж с моей стороны! Я сказал нарочно.

   — Почему — грабёж? Поручительство дорогого стоит.

   — Дядя твой Никифор тебя бы не понял. Вот уж кто денежки считал!

   — Значит, я не в дядю. Мой отец Никола относился к деньгам легко. Есть они — прекрасно, нет — переживём.

   — Нет, нельзя быть таким беспечным. Понимаю: творчество главнее богатства, в юности и я мог трудиться бесплатно. Но воспользоваться твоим благородством не хочу. В общем, предлагаю: четверть суммы мне, четверть — Фильке, половина — твоя.

   — Без вопросов.

   — Но наброски всё-таки покажете.

   — Я же обещал.

Феофан не упомянул и другую причину, по которой он пошёл бы на любые условия, лишь бы взяться расписать эту церковь, — кроме чисто профессионального интереса, получить возможность регулярно бывать в Галате. И тем самым видеться с Летицией.

Без неё он страдал и мучался, словно забулдыга без выпивки. Жил теперь от встречи до встречи с ней. И желал творить только для неё. Чтобы дочь Гаттилузи восхищалась его работой. И перенесла своё восхищение на художника.

Софиан хоть и был не по годам мудр, но не знал ещё простой истины: женщин мало волнуют достижения их поклонников, и они мужчин любят вовсе не за талант, не за озарения и успех, а совсем за иные вещи...

Словом, Дорифор проявил упорство и добился своего: и епископ Галатский, и синьор консул поручили создание фресок в новой церкви мастеру Аплухиру. За сентябрь были завершены эскизы — купола, деисуса и царских врат, боковых приделов[5]. Рассмотрев рисунки, Евстафий сделал несколько незначительных замечаний, но одобрил в целом и похвалил:

   — Ты растёшь, приятель, скоро мне тебя учить станет нечему.

Филька хмыкнул:

   — Стало быть, займётесь вплотную мною.

Оба юноши принялись за роспись и работали безвылазно два осенних месяца и неделю зимы. Очень хотели справиться к Рождеству. И успели.

Сели, перепачканные краской, обессиленные, измотанные, поглядели на творение рук своих и почти что одновременно спросили друг друга:

   — Ну и как? Получилось?

Рассмеялись, а потом молча обнялись.

   — Вроде получилось, — сказал Феофан.

   — Погоди! Что ещё заявит учитель? Я его страшусь больше, чем епископа или митрополита.

   — Поругает за что-нибудь, но в конце простит.

Подмастерье мечтательно потянулся:

   — Ох, и надерусь же я в это Рождество! Надерусь — и по бабам! Весь свой заработок спущу — ей-бо!

   — Прекрати святотатствовать в Божьем храме.

   — Ничего, Бог, Он, как учитель, — поворчит, поворчит и отпустит мои грехи.

Первым фрески рассматривал Аплухир. Походив по церкви, постояв, подумав, обратил лицо к молодым художникам, и они увидели, что наставник плачет.

   — Кир Евстафий, что с вами? — задрожал Софией. — Неужели худо?

Мастер вытер мокрые бороду и усы и раскинул руки:

   — Мальчик мой! Дай тебя обнять! Ты и сам не понимаешь, что сделал!

   — Что же, что?

   — Превзошёл меня и оставил далеко позади. Ты действительно гений.

Глядя, как они обнимаются, Филька произнёс не без ревности:

   — Хорошо, а я? И моя кисть работала тут немало!

Мэтр сжал его плечи и проговорил с чувством:

   — И тобой горжусь, Филимоша, вы мои дорогие оба! Бог не наградил меня сыновьями, но зато подарил выдающихся воспитанников. Умереть не страшно: я отдал своё дело в самые достойные руки!

И епископ Галатский, освящая церковь, похвалил художников, обещал довести лестную оценку их совместной работы до митрополита и Патриарха. А зато Гаттилузи, вместе с домочадцами заглянув в православный храм, был немало смущён одним обстоятельством. Повернувшись к дочери, он пробормотал:

   — Господи Иисусе! Посмотри на лик Пресвятой Богородицы!

Девушка вначале не поняла:

   — Ну и что такого?

   — Никого не напоминает?

У неё от внезапной догадки побелели губы:

   — Ты считаешь... меня?!