Страсть с повинной

– Как там тебя в газетах окрестили? Крошка Лолита! Карманная Венера! – Он смерил взглядом ее обнаженное тело с явным презрением. Ребекка выпрямилась и перебросила копну спутанных волос за спину. От потрясения она не могла говорить. И так ничего и не сказала. Прежде она собиралась объяснить ему все об этом печальном случае, но его близость, их любовь изгнали все посторонние мысли из ее головы. А теперь… теперь уже поздно.

Его темный взгляд проследил за движением ее рук, затем задержался на груди и снова уставился ей в лицо.

– Я вполне согласен с газетами. Внешне ты отвечаешь всем желаниям мужчины: умна, красива, прекрасно сложена, страстна, но в душе у тебя нет ни капли женственности. Ни тепла, ни сострадания.

Она смотрела на него, на человека, которого любила, которому лишь мгновение назад отдала все, и не узнавала его. Глаза ее вновь и вновь пробегали по его могучему, еще влажному от пота телу; ее руки ласкали это тело, она целовала эти губы. Ребекка встряхнула головой, чтобы сбросить наваждение. Этот высокий нагой мужчина, исходящий злобой, был чужим. Как мог он так обойтись с ней?

– Что, тебе нечего сказать в свою защиту?

– Я не думала, что мне придется обороняться от нападок собственного жениха, – сказала она холодно. – Я полагала, что уж ты-то, Бенедикт, не веришь желтой прессе, во всяком случае, не настолько, чтобы заучивать слово в слово. А ведь с тех пор прошло уже много лет. Мне тогда едва исполнилось восемнадцать. – Интересно, как он это обнаружил? Впрочем, какое это теперь имеет значение? Достаточно того, что он узнал и тут же подумал о ней плохо. Она ожидала лучшего отношения к себе от человека, которого любила. Бенедикт захохотал:

– Газеты, конечно, порой преувеличивают, но моя собственная мать показывала мне дневник Гордона – последнюю запись перед его смертью.

– Твоя мать? – пролепетала, похолодев, Ребекка. Ради всего святого, какое отношение ко всему этому имеет его мать?

– Да, Ребекка, Гордон Браун – мой единоутробный брат, а ты сгубила его, – произнес он безжалостно.

Ребекка тихо застонала; теперь все его поведение приобрело по-настоящему зловещий смысл.

– Думаю, что ты начинаешь понимать… Ребекка, – с расстановкой выговорил он ее имя. – Ребекка – это ведь из древнееврейского? Чародейка. Соблазнительница. Расскажи-ка мне, моя любимая, моя невеста, как ты себя чувствуешь, когда сама попала в ловушку? – злорадно протянул он.

Как себя чувствуешь? – прозвучало в ее ушах словно эхо. Ей казалось, что она распадается на миллион частиц. Но она не даст Бенедикту насладиться зрелищем ее полного уничтожения. Она медленно отвернулась от него и спустила дрожащие ноги по другую сторону кровати; ухватив край простыни, она потянула ее на себя и обернула свое обнаженное тело. – Затем невероятным усилием воли встала на ноги. И лишь тогда повернулась к нему лицом – между ними стояла кровать.

– Следователь вынес заключение о случайной смерти, – тихо сказала она. Почему он обвиняет ее? Она абсолютно ни при чем.

– Да, но мы оба знаем, откуда такое заключение: не компрометировать же добропорядочную католическую семью. Мать не показывала при расследовании дневник ее юного сына – с излияниями о безнадежной любви. Ты собиралась бросить его на следующий день и отказалась от предложенного им кольца.

Бенедикт обошел вокруг кровати, схватил ее левую руку и потер большим, пальцем обручальное кольцо, наблюдая за ней. В золотисто-карих глазах блеснул дикий огонь. Она взглянула на их соединенные руки.

– Гордон купил тебе это кольцо много лет назад, но от него ты принять его не пожелала. Не правда ли, ирония судьбы? Ты чуть было не вырвала то же самое кольцо у меня из рук, когда я предложил его тебе, – цинично проговорил он. – Но ведь ты меня любишь, это так лестно! – Он приподнял ей подбородок, принуждая взглянуть ему в лицо. – Не правда ли, Ребекка?

Она вспыхнула от чувства униженности.

– Нет, не люблю, – солгала она, впрочем, лишь наполовину. Она любила Бенедикта, но не этого мстительного незнакомца. Как может она любить человека, когда каждый его взгляд излучает ненависть!

Напряжение спало с его мускулов, когда она сказала «Нет», и он отдернул от нее руки, как если бы прикосновение к ней было заразным. Она почти физически ощущала исходящую от него злобу и, покрепче обернув себя простыней, собрав ее складками наподобие малоазийского балахона, с достоинством отступила назад – и чуть было не упала, запутавшись ногами в простыне.

Бенедикт подхватил ее и сжал за плечи, удерживая около себя.

– Поступки говорят громче слов, милая моя, и то, что отвергают губы, жаждет твоя плоть, – проговорил он с грубым триумфом. Его дерзкий взгляд упал на ее полную, с затвердевшими сосками грудь, обрисованную мягким шелком простыни.

С пунцовым от негодования лицом она попыталась оттолкнуть его:

– Нет!