Страсть. Книга о Ф. М. Достоевском

Нет, персонажей этого рода он нигде не встречал. То ли именно ему лично всплошь и рядом попадались иные, то ли весь мир состоял из этих иных, только кругом, куда глаз его доставал из узкой-то щели, прежде он сам, стенали от внутренней раздирающей боли, как от зубов, так что на лоб лезли глаза. Этим безвинным страдальцам паскудная вера только в чин и в богатство намертво въелась в самую душу. Эти словно бы и не мыслили себе иной веры, иной справедливости, жизни иной. У этих чин и богатство как истинная вера, как высшая справедливость, как единственный идеал, без фигуральности выражаясь прямо кипели в крови.

Что там у Николая Васильича начальник купчишек за дикие бороды потаскал да на раздолье бесправия высек ненароком вдову! Экие вздоры, экие пустяки! Этих, каким был он сам, каких изредка встречал на каналах, если уж унижали, так оплевывали в живом человеке самую душу в полном сознании, что именно полное право имеют на оплеванье души, достоинство человека презирающим взглядом одним отнимали да так и оставляли беднягу ни с чем. Эти-то, с верой в богатство и в чин, если уж унижались, так унижались всем своим трясущимся существом, опять-таки в полном сознании, что и души-то у них не завелось никакой, и достоинства ни на грош, и уважать их, таким образом, истинно не за что: вот бери меня на полную волю, коль миллионщик иль генерал, фельдмаршал пуще того, да ноги об меня вытирай, потому как ты на всякую подлость полное право имеешь, а чуть кто поплоше как-нибудь не так на него поглядел, так такая вылезет свинская наружу амбиция, что постороннему человеку невозможно без негодования и брезгливости наблюдать, и тотчас явится страстишка в отместку напакостить, насолить, тоже точно бы ноги как вытереть, а ведь сознает при этом, подлец, что пакостить нехорошо, высшая правда в душе все-таки об этом шепчет ему, но всё же напакостить, насолит непременно, несмотря на тихий ропот души, однако, лишь бы самому с собой примириться, напакостит, насолит самым что ни на есть благороднейшим образом и за эту неслыханную способность напакостить, насолить ближнему самым что ни на есть благороднейшим образом ещё станет себя уважать как героя.

В каком месте у этих-то человек? А у этих-то ни в каком месте нет человека! Впрочем, опять же неверно, ошибка ума, человек-то, ежели поприглядеться попристальней, всё же, как ни верти, а каких-то извилинках да закоулках имеется, всего- то человека до конца никогда никаким презрением не убьешь, Божья правда, минутами, нельзя не признать, протеплится, возьмет свое земной-то закон, человек вдруг ощутит и осмыслит себя вполне человеком, которого и без миллиона и без генеральского чина есть же за что уважать, достоинство вдруг пробудится, нравственный закон вдруг заявит себя, да ведь именно на одну только минутку: нынче нравственному-то закону не за что зацепиться в душе, коль душа нынче верит единственно в рубль, фунт или франк, и вот уж опять пошли раздирать оскорбленную душу когтями или в отместку за себе же причиненную боль обращать свое презрение или ненависть на других, таких же, в сущности, неприкаянных, несчастных страдальцев.

Ужас и жуть!

Именно ужас и жуть, потому, что светлый путь был указан давно, века и века, а человек скитался во тьме, и чем ближе к нашему подлому времени тем глубже, тем безвозвратней погружался во тьму. Ему твердят: в прощении, в братской любви идеал. О нет, твердит он с убеждением, даже со страстью: идеал – богатство и чин. Порой жизнь и смерть может решить один рубль, а рубля-то как раз негде то чтобы взять, не у кого даже занять, вот и всё оно тут: любите друг друга!