Страшный суд

По иронии судьбы внуки самураев форсировали тот участок берега, где расположилось стрельбище погранцов,об этом и сказал Стасу Гагарину усатый капитан, который привез его сюда, в расположение погранотряда.

— Мы их, падлов, как в тире пощелкаем, — беззаботно выматерившись сказал капитан и вручил штурману калашникс четырьмя обоймами. — Вообще-то, ты, дружище, дело свое свершил, но кто тебе откажет в удовольствии пострелять захватчиков!?

Тут пограничник подумал, что стрелять захватчиков надо за десять тысяч километров отсюда, палить в тех застенных бугровнынешней беды, но вслух произнести такое капитан не решился, а Стас Гагарин с удивлением отметил, что вот уже не первый раз он читает чужие мысли.

Но ему было, разумеется, невдомек, что именно на этом стрельбище тренировался десять лет спустя после 1968 года Станислав Гагарин, когда специально оставленный мастером«Приамурья» на острове писатель и дублер капитана пребывал в статусе почетного гостя Кунаширского погранотряда.

«Забавный расклад времени получился», — усмехнулся я, когда выводил предыдущие строки, сидя в сарайчике юсовского сада в Саратове, и происходило сие 27 июля 1993 года.

Для Стаса Гагарина это будет в 1978 году, для меня, Станислава Гагарина, стрелковый тренаж на Кунашире уже состоялся пятнадцать лет назад… Сейчас я описываю встречу внука самурая с внуком русского гусара, находясь на окраине Саратова, а на Памире прорвались в Таджикистан душманы и развязали чудовищную резню русского населения.

Надо возвращаться туда, сделать все, чтобы остановить бойню… Любой ценой избежать убийства соотечественников моих!»

Этот русский с простецкой славянской рожей, ее обрамляла короткая, едва наметившаяся бородка, ничем особенным не выделялся, но Ясиро Мацумото тотчас же сказал себе: это его враг, его противник, его добыча.

Когда изрешеченный пулями из калашника,но все еще мощный десант, подобрался к передовой линии, защитники ее покидали из-за укрытий гранаты Ф-1 и сразу после разрыва выметнулись самураям навстречу.

Когда выбор Ясиро Мацумото пал на Стаса Гагарина, лейтенант дико завопил, приводя дыхание в особую систему, и бросился, суча руками, на спокойно взирающего на японца, невозмутимого русского штурмана.

Осенью 1957 года Стас Гагарин закончил специальные курсы инструкторов боевого самбо. Та линия,для которой его готовили, тогда в судьбе будущего сочинителя не получилась, а вот навыки остались, тем более, что Стас время от времени обновлял собственные способности во владении приемами рукопашного боя. Да и сейчас, став офицером для особых поручений, тренировался в любую свободную минуту.

Не стал он грозно хэкатьи сучить руками, а попросту сделал резкое движение вправо, потом также по-серьезному метнулся влево. Ясиро Мацумото был сбит с толку, японец на долю секунды помедлил, чтоб разгадать намерения русского, и это было концом его спецназовской карьеры.

Стас Гагарин оказался вдруг у его подмышки, одновременно перехватив руку японца, штурман бросил ее на излом через собственное плечо, слегка пригнулся, чтобы Мацумото помог ему перебросить себя весом собственного тела, дикий вой раздался на поле боя, и лейтенант грохнулся на чужую землю с вывернутой жестоким приемом рукой.

«Этот выживет, — равнодушно подумал Станислав Гагарин-младший, — но воевать ему уже не придется».

Еще он спросил себя о том, принесла ли ему радость победа, но чувства подобного штурман в душе не обнаружил.

Он испытывал сожаление.

XV

Убедившись в параллельности собственного существования, усугубленного появлением двойника из прошлого, Стаса Гагарина, живущего теперь вовсе иной жизнью, нежели та, которую прожил я, Станислав Гагарин-старший продолжал с воодушевлением писать «Гитлера в нашем доме» — первую книгу романа «Страшный Суд».

Но порою меня охватывал поистине мистический ужас и вселенская скорбь, когда я задумывался вдруг над дальнейшей судьбой двойника, несчастнее которой трудно было бы себе измыслить.

Конечно, я винил себя, ибо именно от меня исходила просьба дать мне напарника, хотя по первости и радовался существованию Стаса, мечтал о том, что станем истинными друзьями, которых у меня, увы, никогда не было. Эгоистическое чувство — мне хорошо, душе комфортно, а остальное семечки— не позволило мне сразу подумать о положении, в котором оказался тридцатитрехлетний штурман.

Как писатель, в этом мире, куда вбросила его Космическая Сила, Стас никому не нужен, за него уже все написал я. Значит, в тридцать три года он должен стать Иисусом Христом, или обретаться в жалкой — по его, то есть, моим, меркам — ипостаси плотника.

У него нет ни друзей, ни родственников, у него нет Веры, наконец, его лишили всего, чем жил я и на что уповал в те трудные годы сочинительского и житейского становления.

И рядом со мною не было никого, кто бы дал мне совет, подсказал, что делать мне со Стасом, хотя я и понимал, что сам я ничего решить не смогу, его появление в моей жизни предопределили Зодчие Мира, и только им судить, с какой целью возникла сия нештатная ситуация.