Страшный суд

— Покушение?! — мысленно вскричал я.

— Именно так, понимаешь… Об этом и не успел сообщить вам посланец. Я помочь не смогу, доверьтесь партайгеноссе фюреру и его людям. Кто-то из них будет опекать вас сегодня.

— Как я узнаю его?

— Узнаете в деле. Идите следом за генералом. Об опасности ни слова. Целятся вовсе не в него, а вам помочь ему не по силам. Адольф же сделает в лучшем, понимаешь, виде. Люди у партайгеноссе фюрера надежные… Покудова прощайте, Папа Стив!

— До свидания, товарищ Сталин, — однозначно пробормотал я, растерянно глядя на оранжево-черного тритона.

— Идите, идите, — проворчал Иосиф Виссарионович и нетерпеливо задвигал двухцветным хвостиком.

В двенадцатом часу дня мы простились с гостеприимными хозяевами — сестрой генерала Марией, ее мужем-ветеринаром Федором Русином, дочерью Викой и сыном Ярославом — миновали Воловец, повернули направо и по трассе Ужгород — Львов покатили в Славское.

Описывать горные пейзажи в Карпатах словами — безнадежное дело. Никакими фразами, прилагательными, определениями, эпитетами, языковыми символами не передать спокойное величие и умиротворяющую красоту знаменитого края.

Я жалел, что рядом нет Елены, которая наверняка бы на каждой версте пути просила остановить волво, доставала бы кисти и пыталась перенести увиденное на бумагу или холст, надеясь остановить мгновение.

Но Лены не было с нами в автомобиле, и черный волво летел и летел по темному асфальту, прохладный ветерок кондиционера гулял по салону, Вера не переставала восхищаться картинами горной природы, мы пили минеральную воду у колодца, где утолял жажду мой коллега Иван Франко, глазели на своеобразные по архитектуре корпуса санаториев и туристических баз, водитель Василий Андреевич сетовал на поселившуюся в Славской долине пустынность — несмотря на воскресение навстречу нам не попалось ни одной автомашины: овёс нынче любителям-частникам не по зубам.

Мы готовились пересесть из волво, оставленного на турбазе «Динамо», в более вездеходные автомобили, когда Василий Андреевич залез вдруг в багажник и достал оттуда цилиндрической формы чехол с ручкой, в таких обычно носят чертежи.

— Что у тебя за чудо, Андреевич? — спросил водителя генерал Мотринец.

— Та це ж дюже гарны шампуры, Иван Михалыч, — ответил тот, нимало не смущаясь. — Хлопцы кажуть, бо воны их чуть ли не из титана сварганили…

Генерал пожал плечами и ничего более не добавил.

Но когда Василий Андреевич стал запрыгивать в кресло канатной дороги с длинным футляром в руке, промахнулся, ухватился одной рукой за штангу, а дорога его тут же поволокла в гору, и водитель отцепился, упал на землю, напугав подобной перспективой Веру и Ларису, генерал не выдержал и спросил Андреевича, за каким бисом тянет он сей предмет до горы.

— А вдруг на гори захотится шашлык изжарить, — простовато ответил водитель, доверчиво улыбаясь шефу, и тот махнул, отступясь, хотя якой к черту шашлык, его уже готовят в ином месте, да и из какого хрена Василий Андреевич будет на вершине кушанье жарить, иного мяса, кроме наших, уже подержанных телес, ни одного кусочка в ближней перспективе.

Как вскоре выяснилось, именно из нас и собрались приготовить вселенский шашлык.

Надо ли рассказывать о запредельных красотах, кои открывались мне, когда по канатной дороге, раскачиваясь в фиговеньком, почти невидимом и не ощутимом спиной и задницей креслице, я поднимался на вершину горы Тростян рядом с кронами высоченных елей!?

Для тех, кому приходилось летать во сне, сообщаю: оно самое, только во всей блистательной и осязаемой яви… Того, что ты привязан металлической штангой к канату и перемещаешься по нему, перестаешь замечать через десяток-другой метров, и это при том, что весь твой путь в состоянии невесомости и парения около трех километров.

Тому, кто никогда не поднимался по кресельной дороге, сочувствую и весьма.

Сказать о том, что дух при этом захватывает офуенно, значит, ничего еще не сказать о беспримерном и удивительном путешествии.

Когда я в Рио-де-Жанейро возносился на гору Пан-де-Ашукар в фуникулере, то испытал похожее чувство восторга, стремясь запомнить знаменитый город с птичьего полета.

Но тогда во мне больше было от горделивого чувства: великий комбинатор, мол, не добрался, а я вот здесь, плыву над городом, где носят белые штаны, и сам в белых штанах поднимаюсь на Сахарную Голову, одну из двух вершин, царящих над Рио-де-Жанейро.

Но в том, бразильском варианте, пёр в небо целый вагон, едва ли не с трамвай величиною, заполненный кариоками и подобными мне иноземцами отовсюду, я был заключен в ограниченное пространство и вместе с пространством-коконом перемещался над Рио в пределах высоты птичьего полета.

Нет, чтобы ни говорили о сказочной и попросту роскошной Бразилии, а Карпаты лучше всех, хотя именно здесь я вспоминал далекую и экзотическую державу.

…Шишки на верхних лапах елей проплывали рядом, почти на расстоянии вытянутой руки, внизу раскинулись альпийские луга, пестреющие цветами.