Страшные сказки братьев Гримм: настоящие и неадаптированные

В конце года она родила сына, белого как снег и румяного как кровь, и когда она его увидела, то обрадовалась так, что с радости и умерла. Муж похоронил жену по ее желанию под тем деревом, что росло среди двора, и очень ее оплакивал; немного спустя он стал уже меньше по ней плакать, а там и совсем перестал; а еще сколько-то времени спустя взял себе в дом другую жену.

От второй жены родилась дочка, а от первой жены остался хорошенький сынок, румяный как кровь и белый как снег.

Когда мачеха смотрела на свою дочку, она казалась ей милым дитятком, а как взглянет, бывало, на своего хорошенького пасынка, у ней так и кольнет в сердце – тотчас придет ей в голову, что он ей поперек дороги стал и, кабы не он, все богатство отца досталось бы ее дочери.

И стала она на своего хорошенького пасынка злиться, и стала его толкать из угла в угол: и тут щипнет, и там щипнет, так что бедное дитя жило в постоянном страхе. И когда он возвращался домой из школы, у него не было ни одной минуты покоя.

Однажды мачеха пошла в свою светелку, и ее хорошенькая дочка пришла к ней и сказала:

– Матушка, дай мне яблочко.

– Изволь, дитятко, – сказала ей мать и дала ей чудесное яблоко из сундука своего; а у сундука-то крышка была тяжелая-претяжелая, и замок у ней большой, железный, с острыми зубцами.

– Матушка, – сказала хорошенькая девочка, – ты и братцу тоже дашь яблочко?

Это раздосадовало ее мать, однако же она сдержалась и сказала:

– И ему дам, когда он придет из школы.

И как раз в это время увидела из окошка, что пасынок возвращается домой; тут ее словно бес под руку толкнул, она отняла у дочки яблоко и сказала:

– И тебе прежде брата не дам.

Швырнула яблоко в сундук и закрыла его крышкой.

Когда пасынок вошел в дверь, нечистый наставил ее ласково сказать ему:

– Сыночек! Не хочешь ли ты получить от меня яблоко?

А сама посмотрела на него искоса.

– Матушка, – сказал мальчик, – что ты это так на меня смотришь? Хорошо, дай мне яблочко!

– Пойдем со мной, – сказала она и открыла крышку сундука. – Вот, выбирай любое.

И когда мальчик нагнулся над сундуком, бес и толкни ее под руку – р-раз! – она захлопнула крышку с такою силою, что голова мальчика отскочила от туловища и упала среди румяных яблок. Тут она перепугалась и стала думать: «Как бы мне это с себя свалить?» И вот зашла она в свою комнату, вынула из ящика белый платок, опять приставила голову к туловищу, обвязала мертвому пасынку шею так, что ничего не было заметно, и посадила его на стул перед дверьми, а в руку дала ему яблоко.

Немного спустя пришла дочь к матери в кухню и увидела, что мать стоит перед огнем, а перед нею лохань с горячей водой, в которой она что-то полощет.

– Матушка, – сказала дочка, – братец сидит перед дверьми бледный-пребледный и держит в руке яблоко; я было попросила его, чтобы он мне яблочко дал, но он мне ничего не ответил, и мне стало страшно.

– А ты ступай к нему еще раз, – сказала мать, – и если он тебе ничего не ответит, то дай ему по уху.

Дочка и точно пошла и сказала:

– Братец, дай мне яблочко.

Но он ничего не ответил ей. Тогда она ударила его по уху, и голова его свалилась с плеч.

Девочка страшно перепугалась, и начала плакать и кричать, и побежала к матери своей.

– Ах, матушка, я сбила голову моему братцу! – И плакала, и плакала, и не могла утешиться.

– Доченька, – сказала мать, – что ты наделала? Но теперь-то уж замолчи, чтобы никто этого не знал, ведь теперь уж этого не воротишь! Давай разварим его в студень.

И взяла мачеха своего мертвого пасынка, разрубила его на куски, положила его в лохань и разварила в студень. А дочь ее при этом стояла и плакала, и плакала, и все слезы ее падали в лохань, так что даже и соли в студень не понадобилось класть.

Вот вернулся отец домой, сел за стол и сказал:

– А где же мой сын?

А мать принесла на стол большущее блюдо студня, между тем как дочка ее все плакала и плакала и никак не могла удержаться от слез.

Отец между тем спросил еще раз:

– Да где же мой сын?

Мачеха отвечала:

– Он ушел в гости к своему деду; там хотел он некоторое время остаться.

– Да что ему там делать? Ушел, даже и не простился со мной?

– О, ему очень хотелось туда пойти, и он у меня просил позволения остаться там эту неделю: его ведь все там ласкают.

– А все же, – сказал отец, – мне очень жаль, что он не простился со мною.

С этими словами он принялся за еду и сказал дочке:

– Что ты плачешь? Ведь братец-то твой вернется же! – Потом, обратясь к жене, добавил: – Жена! Какое ты мне подала вкусное блюдо! Подбавь-ка мне еще!

И чем более он ел, тем более хотелось ему еще и еще, и он все приговаривал:

– Подкладывай больше, пусть ничего на блюде не останется!

И все-то ел, ел, а косточки все под стол метал – и, наконец, съел все дочиста.

А дочка его достала из комода свой лучший шелковый платочек, сложила в него из-под стола все косточки и хрящики и понесла вон из дома, обливаясь горькими слезами.

Выйдя на средину двора, она положила косточки в платочек под дерево, что там росло, на зеленую травочку, и у ней стало легко на сердце, и слезы ее иссякли.