Странствующий

Что я вижу! Как вместить человеку это? Детские округлые глазенки — и такая Божественная мудрость властного взгляда Царя на Неприступном троне Материнских объятий. Младенец молчит, лишь крохотные розовые пальчики едва заметно перебирают тонкое бежевое сукно на предплечьях Матери. Солнечные лучи освещают личико Младенца, а кажется, что оно само ярче солнца освещает все вокруг.

Суровый разбойник от взгляда Младенца, от небесной сияющей красоты Его, от нечеловеческой кротости Девы — сначала каменеет, потом бросается на подельников и сильными руками отбрасывает от Семейства за свою широкую спину. Зная, что атаман за ослушание может свернуть голову, они затихают, во все глаза наблюдая за событиями. А разбойник качает огромной дремучей головой, белозубо улыбается и грубые уста его изрекают необычные слова:

— О, если бы даже Сам Бог сошел на землю, то и Он не был бы прекраснее этого Младенца.

Лицо Марии озаряется тишайшей радостью и Она произносит:

— Придет время, и это Дитя щедро возблагодарит тебя, добрый человек.

Что за голос! Такого мелодичного, кроткого, ласкового голоса никто не слышал на земле. Итак, происходит великое преображение разбойника. Он так же груб и страшен, но в будущем уже совершается его покаяние на Кресте Голгофы, где ему обещано нынешним Младенцем восхождение в Царство Небесное.

Дитя переводит взгляд на окаменевшего Иосифа, тот приходит в себя и дергает поводья. Под зачарованное молчание Святое семейство продолжает путь. И скрывается за серой каменной горой.

— Ангел, — спрашиваю, потрясенный, — почему я видел Пречистую Богородицу?

— Ты хотел увидеть идеал возлюбленной.

— Я просил увидеть мой идеал.

— Пресвятая Богородица и есть твой Идеал. Другого идеала жены в твоей жизни не будет. Пречистая Царица для тебя — всё!

Старец

— Страннички, — слышу голосок старца, — пойдемте, поговорим.

В келье старца угол увешан иконами. Мирно теплятся три лампадки красного стекла, отбрасывая теплые блики на стены. На полках, столе, в шкафу — множество книг. Старец садится за стол в кресло, мы с Валерием рассаживаемся напротив.

— Значит, странничаем. Так. Готовьтесь к Причастию.

Он замолкает, поглаживая седую бороду. Затем кладет руки на подлокотники и замирает, опустив голову в черной бархатной скуфее. Кажется, он спит. Мы ждем.

— Возьмите у отца Георгия подрясники, — произносит он, наконец. — Благословляю на службы надевать. Алтарничали? Вот и поможете. Путь ваш в монашество. Так что привыкайте. Да и собирает это человека, дисциплинирует.

— Да какой из меня монах, батюшка! — подпрыгиваю на стуле.

— Знаю, знаю, — успокаивает он, — все так говорят. Но со временем принимают постриг. Да и не сегодня же это будет. Господь все устроит так, что сам умолять еще будешь. Художница французская тоже, поди, ни думала, ни гадала, что приедет в Россию и в скиту поселится. А видишь, как все устроилось. Она такой подвиг готова нести, что я, убогий, даже на Афоне с таким не сталкивался.

Старец поднимается, делает знак встать на молитву. Келья наполняется его неожиданно мелодичным голосом. Воздух уплотняется, как перед грозой. Грудь сжимается, как от стягивания жгутом. Страх и отчаяние накатывают, несколько минут держат у края пропасти и отходят. Отступает враг под ангельским натиском. Голову проясняет необычная свежесть. Затем покой сходит в сердце…