Странствия убийцы [издание 2010 г.]

— Я полюбила одного парня из нашей деревни. И он предложил мне выйти за него, но у него тогда не было денег. Он, видишь ли, был фермер, а была весна. Весной у фермеров денег не бывает. Он сказал моей матери, что заплатит свадебный выкуп за меня во время жатвы. Но мать решила: «Если он беден сейчас, когда кормит всего один рот, то станет только беднее, когда у него будет два рта. Или больше». И потом она продала меня кукольнику за полцены, потому что я не хотела уходить с ним.

— Там, откуда я родом, это делается по-другому, — неловко сказал я.

Я не мог понять, о чем она говорит, обычно родители платят мастеру, чтобы он взял ребенка в помощники, надеясь, что тогда у ребенка жизнь будет получше.

Она убрала с лица волосы. Они были светло-каштановые и сильно вились.

— Я слышала об этом. Может быть, где-то это и так. Они покупают подмастерье, обычно если он сам хочет работать, а если он работает плохо, продают его кому-нибудь другому. И ты становишься рабом на целых шесть лет. — Она шмыгнула носом. — Некоторые говорят, что подмастерья больше стараются, когда знают, что могут кончить грязной работой на кухне или раздуванием мехов в кузнице, если хозяин будет недоволен.

— Что ж. Тогда, мне кажется, лучше бы ты научилась любить кукол, — заметил я неубедительно.

Я сидел на задке повозки своего хозяина и смотрел на стадо. Тассин устроилась рядом со мной.

— Или надеяться, что кто-нибудь выкупит меня у моего хозяина, — сказала она подавленно.

— Ты сама говоришь как раб, — промолвил я неохотно. — Все не так уж плохо, верно?

— День за днем делать то, что ты считаешь глупостью? — поинтересовалась она. — И получать плети за то, что не делаешь это лучше, чем можешь? Чем это не рабство?

— Ну, тебя кормят и одевают, и у тебя есть крыша над головой. И он дает тебе возможность научиться ремеслу, которое позволит тебе путешествовать по всем Шести Герцогствам, если ты им овладеешь. Можешь кончить тем, что будешь давать представления для королевского двора в Оленьем замке.

Тассин странно посмотрела на меня.

— Ты хотел сказать, в Тредфорде. — Она вздохнула и придвинулась ко мне. — Мне одиноко, а остальные хотят быть кукольниками. Они сердятся на меня, когда я ошибаюсь, и все время называют меня ленивой, и не разговаривают со мной, если считают, что я испортила представление. Среди них нет ни одного доброго, никому из них не было бы дела до того, что у меня на лице шрам, кроме тебя.

На это нечего было ответить. Я не знал остальных кукольников достаточно хорошо для того, чтобы согласиться или не согласиться с ней. Так что я не сказал ничего, и мы сидели и смотрели на овец. Молчание затягивалось, а ночь становилась все темнее. Я подумал, что скоро надо будет разжечь огонь.

— Ну, — начала Тассин, подождав еще несколько минут, — как ты стал пастухом?

— Мои родители умерли. Все унаследовала моя сестра. Ей не было до меня дела, и вот я тут.

— Ну и сука! — сказала она свирепо.

Я набрал в грудь воздуха, чтобы защитить свою несуществующую сестру, но понял, что таким образом только затяну разговор. Я попытался придумать какой-нибудь предлог, чтобы уйти, но овцы и остальные животные были прямо передо мной и мирно паслись. На возвращение попутчиков рассчитывать бесполезно — они сидят в таверне и рассказывают завсегдатаям о днях, проведенных в пути.

Наконец я сказал, что голоден, и встал собрать камней, сухого навоза и палочек для огня. Тассин настояла на том, чтобы что-нибудь приготовить. На самом деле я не был так уж голоден, но она ела с большим аппетитом и прекрасно накормила меня из запасов кукольников. Кроме того, она заварила котелок чая, и потом мы сидели у огня и прихлебывали его из тяжелых красных глиняных кружек.

Каким-то образом молчание из неловкого превратилось в дружеское. Приятно было сидеть и смотреть, как кто-то другой готовит еду. Сперва Тассин болтала и спрашивала, люблю ли я такие специи и крепким ли завариваю чай, но на самом деле не вслушивалась в ответы. По-видимому, найдя в моем молчании какое-то приглашение, она начала рассказывать о себе более подробно. С отчаянием она говорила о днях, потраченных на обучение тому, что ей было совершенно безразлично. С неохотным восхищением она говорила о мастерстве других кукольников и об их энтузиазме, которого она не могла разделить. Тут она вдруг умолкла и посмотрела на меня полными тоски глазами. Ей не было необходимости объяснять мне, как ей одиноко. Потом разговор перешел к более легким темам — к ее мелким неприятностям, к еде, которую она не любила, к тому, что от одного из кукольников всегда пахло застарелым потом, а какая-то женщина напоминала ей об очередной реплике тычком в бок.