Странствия Шута

– О! – Шут чуть ли не обрадовался моему вопросу. – Быстро ты ухватил самую суть. Я и не сомневался, что ты поймешь. Я еще не выдал тебе последние кусочки головоломки, а ты уже сложил ее. Однако ты ошибаешься: они не знают. Они не предвидели моего возвращения. Почему? Почему они опустились до пыток, чтобы вызнать, что мне известно? Потому что меня создал ты, мой Изменяющий. Ты сделал из меня человека, живущего за пределами любого когда-либо предсказанного будущего. Я покинул тебя, потому что знал, сколь много мы значим, будучи вместе. Мы и так оказались в мире, будущее которого скрыто от меня, и я боялся, что вдвоем мы можем навредить этому миру – не по своей воле, конечно. Вот почему я ушел, зная, что это оставит в твоем сердце рану не менее глубокую, чем та, что разверзлась в моем. Я был слеп и не понимал, что мы уже сделали то, чего я опасался.

Он поднял голову и обратил ко мне незрячее лицо:

– Мы ослепили их, Фитц. Я разыскал тебя, потерянного наследника Видящих. Почти во всех вариантах будущего, которые мне открывались, ты или не появлялся на свет, или погибал. А я знал, знал наверняка, что если мне удастся провести тебя невредимым через все опасности, ты станешь Изменяющим, который заставит судьбу мира свернуть на лучшую дорогу. И ты сделал это. Шесть Герцогств уцелели, каменные драконы поднялись в небо, злобная магия «перековки» осталась в прошлом, и настоящие драконы вернулись в мир. И все благодаря тебе. Каждый раз, когда я спасал тебя от гибели, мы меняли мир. Но Слуги знали, что все это может случиться, хотя, по их расчетам, вероятность такого будущего была ничтожна. И когда они послали Бледную Женщину в мир, а меня, настоящего Белого Пророка, заперли в Клерресе, то успокоились, решив, что теперь-то уж все точно обернется к их пользе.

Но мы переиграли их. А потом ты совершил немыслимое, Фитц. Я умер. Я знал, что умру. Все пророчества, которые я читал в библиотеке Клерреса, все вещие сны и видения предсказывали мою смерть на Аслевджале. И я умер там. Но нигде, ни в одном свитке из их кладезя пророчеств, никто и никогда не провидел, что меня вернут из-за порога смерти.

Это все изменило. Ты взял мир за шкирку и перебросил его в неисследованное будущее. Слуги бредут теперь ощупью, гадая, чем отзовется каждый их шаг. Они ведь планируют даже не на десятилетия, а на поколения вперед. Раньше они знали, когда и отчего могут умереть, и потому жили очень долго. А теперь мы лишили их большей части этого могущества. Лишь те Белые, кто родился после моей «смерти», иногда видят будущее. Раньше Слуги чувствовали себя хозяевами будущего, теперь оно темно для них. А больше всего на свете они боятся настоящего Белого Пророка этого нового поколения. Они не знают, где он, знают только, что он где-то есть и неподвластен им. И они хотят заполучить его как можно скорее, пока он не разрушил все, что они выстроили.

Он говорил страстно, звенящим от убежденности голосом. А я не смог скрыть улыбку:

– Выходит, ты изменил их мир. Теперь ты – Изменяющий, не я.

Лицо его застыло. Он уставился в пустоту – казалось, Шут видит сквозь бельма нечто далекое и недоступное мне.

– Неужели такое возможно? – проговорил он в изумлении. – Неужели это и есть то, что когда-то явилось мне во сне, то будущее, где я не был Белым Пророком?

– Этого я тебе сказать не могу. Может, я больше и не твой Изменяющий, но и пророком я точно не сделался. Идем, Шут. Пора обработать твои раны.

Несколько мгновений он сидел неподвижно и молча. Потом все же согласился:

– Хорошо.

Я проводил его на другой конец комнаты, к рабочему столу Чейда. Шут сел на лавку, и его руки запорхали, ощупывая стол и лекарства.

– Я помню это, – тихо промолвил Шут.

– За столько лет тут почти ничего не изменилось. – Я осмотрел его спину. – Из твоих ран все еще сочится гной. Я наложил кусок полотна, но он пропитался насквозь, и ночная рубашка присохла к коже. Я отмочу ткань теплой водой и заново всё промою. Пойду принесу тебе чистую рубашку и поставлю греться воду.

Когда я вернулся с тазом воды и сорочкой, то увидел, что Шут расставил мази на столе.

– Лавандовое масло, судя по запаху. – Он тронул первый горшочек. – А тут медвежье сало с чесноком.

– Хороший выбор, – одобрил я. – А вот и вода.

Шут зашипел, когда я смочил ему спину тряпицей. Дав свежим струпьям немного отмокнуть, я спросил:

– Быстро или медленно?

– Медленно, – сказал он.

И я начал с самой нижней гноящейся раны, в опасной близости от позвоночника. К тому времени, когда я с великой осторожностью отлепил ткань, по лбу Шута градом катился пот.

– Фитц, – сказал Шут. – Давай лучше быстро.

Его узловатые пальцы вцепились в край стола. Я не стал отрывать рубашку одним рывком, а сделал это постепенно, не обращая внимания на его крики и стоны. В какой-то момент Шут не выдержал, ударил кулаком по столу, уронил руку на колено и уперся лбом в каменную столешницу.

– Уже все, – сказал я, закатав рубашку ему на плечи.

– Как они выглядят? Плохо?