Странствия Шута

Я сдвинулась с места. Я побежала – так быстро, как только может бежать крохотный человечек в мокрых носках, быстро покрывающихся коркой льда, и длинной, тяжелой шубе. То есть на самом деле я с трудом перебиралась через низкий мокрый сугроб. Это было все равно что бежать в мешке.

– Прекрати! – кричала я. – Перестань!

Но рев пламени, бормотания и стоны пленников и отчаянные вопли Шун заглушали мои слова.

И все же она меня услышала, та маленькая полная женщина. Она обернулась ко мне. А туманный человек по-прежнему смотрел на толпу пленников, продолжая плести свои чары. Красавчик-насильник был ко мне ближе, чем толстушка и ее спутники. Я бежала к нему, крича без слов, и крики мои странным образом были созвучны воплям Шун. Он уже разорвал ее нарядный корсаж, подставив грудь девушки холоду и снегу. Теперь насильник пытался стащить с нее красные юбки, но ему приходилось делать это одной рукой, второй защищаясь от ее попыток ударить или расцарапать ему лицо. Несмотря на все усилия, я бежала не слишком быстро, но я налетела на него, выставив руки, и толкнула со всей силой, какую смогла собрать.

Он негромко крякнул, повернулся и отвесил мне затрещину. Вряд ли он вложил в этот удар все силы – большая часть усилий уходила у него на то, чтобы удерживать Шун. Однако мне многого и не требовалось. Меня отбросило назад, в глубокий сугроб. Ударом мне вышибло воздух из легких, но я чувствовала скорее негодование, чем боль. Он оскорбил меня. Хватая воздух ртом и кашляя, я ворочалась в снегу, пока наконец не сумела встать на четвереньки. Преодолевая боль в груди, я вдохнула побольше воздуха и выкрикнула слова, которые мне самой казались почти бессмыслицей, но ничего более угрожающего я придумать не могла:

– Не трожь ее, или я убью себя!

Насильник и ухом не повел, зато со стороны спутников полной женщины раздались возмущенные крики. Она громко обратилась к ним на незнакомом мне языке, и бледнолицые чужаки вдруг толпой бросились к нам. Трое схватили меня, поставили на ноги и принялись отряхивать снег так усердно, словно выбивали ковер от пыли. Оттолкнув их, я поковыляла к Шун. Мне не было видно, что с ней, все заслонили дерущиеся. Вырываясь из рук своих помощников, я кричала:

– Шун! Спасайте Шун, а не меня! Шун!

Дерущаяся куча-мала пронеслась по Шун и откатилась дальше. Бледные не очень-то умели сражаться, зато их было много, а насильник один. Из кучи то и дело раздавались звучные удары кулаков и крики боли, и после один из спутников толстушки выбирался из драки, зажимая разбитый нос или прижимая руки к животу. Но они навалились на красавчика все вместе, прижали к заснеженной земле, не давая встать.

Кто-то крикнул:

– Осторожно! Он кусается! – И куча-мала на насильнике тревожно зашевелилась.

А пока они сражались, я брела по глубокому снегу вперед, падая и поднимаясь снова. Наконец я выбралась на утоптанный снег и упала на колени возле распростертой на нем Шун.

– Живи, – всхлипывала я. – Живи…

Но нет. Я не чувствовала в ней ничего. И лишь когда я коснулась ее щеки, блестящие глаза Шун моргнули. Она посмотрела на меня, не узнавая, и стала вскрикивать, коротко и резко, как испуганная наседка.

– Шун! Не бойся! С тобой все будет хорошо! Я буду защищать тебя!

Я и сама слышала, как нелепо звучат мои заверения. Я попыталась прикрыть ей грудь, взялась за обрывки корсажа, украшенного кружевом, и снег с моих меховых рукавиц посыпался на ее голую кожу. Шун вскрикнула и резко села, прикрывая грудь остатками корсажа. Она опустила взгляд на разорванную ткань и сказала убитым голосом:

– Это было самое лучшее и дорогое платье. Самое красивое.

Она расплакалась. Плечи ее содрогались от ужасных рыданий, но глаза оставались сухими.

– Оно и сейчас самое красивое, – утешала я ее. – И ты тоже.

Я хотела погладить ее, чтобы успокоить, но спохватилась, что меховые рукавицы до сих пор облеплены снегом, и попыталась снять их. Не тут-то было – они оказались пристегнуты к рукавам шубы.

Позади нас толстуха говорила с поверженным насильником:

– Нет, ты ее не получишь. Ты слышал, что сказал шейзим. Он ценит ее жизнь выше своей. Ее нельзя трогать, иначе он навредит себе.

Обернувшись к ним, я увидела, что толстушка расталкивает своих подопечных и те постепенно встают и отходят, высвобождая насильника. Тот в ответ только ругался. Язык был мне незнаком, но я и так чувствовала его злость. Красавчик встал на ноги, и бледные попятились от него, сошли с утоптанной площадки и увязли в снегу. У двух из них были в кровь разбиты носы. Насильник сплюнул в снег, снова выругался и размашистым шагом ушел в темноту. Я услышала, как он зло прикрикнул на кого-то, потом тяжело топнула испуганная лошадь – и застучали копыта, как будто он бросил коня с места в галоп.

Я отчаялась стащить рукавицы и опустилась на корточки рядом с Шун. Мне хотелось поговорить с ней, но я не знала, что сказать. Не лгать же снова, что теперь все будет хорошо. Ни с кем из нас уже не будет все хорошо. Она съежилась в комочек, стараясь сделаться как можно меньше – подтянула колени к груди и низко опустила голову.