Странствия с моим гуру

— Закон один, различна только мера наказания. Простых людей мы сажаем за решетку, устраняем из общества. Он — раджа, ему нельзя жить в столице. Он тоже скрылся, должен был подчиниться чужой воле, решению парламента. Не знаю, можете ли вы понять, каким ударом было для него такое решение. Он, поколениями воспитанный в деспотизме, привыкший только властно спрашивать «сколько?», и вдруг он чего-то не может. Как будто ударился лбом о решетку. Ограничение пределов его власти вполне достаточное для него наказание… А чем люди упиваются больше, как не властью? Она не обязательно должна быть явной, блистать короной. Это могут быть и деньги. Ею может стать преимущество человека, которому известны секреты других. А иногда власть вырастает из внушаемого кем-то страха перед неизвестным, перед злом, болезнью, несчастьем… Власть требует нашего подчинения, покорности; мы должны ее признавать.

— К чему вы ведете?

— Наша молодая республика не может себе позволить насильственного подавления богачей.

— Когда вы ударяете одного из них, другие объединяются, спрашивая себя, не настала ли и их очередь?

— Да. Поэтому рука, вместо того чтобы задушить, только лежит на горле состоятельных людей. Но они чувствуют и это.

Шумели струи фонтана, в изменчивом блеске рефлекторов я видел проходившие пары. Искрились драгоценности, переливались шелка, прежде чем их поглощал сумрак под деревьями.

Вдруг над моей головой закричала сова, и дрожь пробежала по моей спине. Нараин взял меня под локоть, и мы направились по дорожке в глубину сада.

— Любая власть, которая имеет видимую форму, находится в рамках обычая или кодекса, легко поддается ограничению, изменению, ее можно даже ликвидировать. Хуже с незаметной зависимостью, тайной тиранией, когда ни властитель не хочет быть явным, ни подданные не признаются в подчинении.

— Что вы имеете в виду?

— Магию. То безумие, которое обезоруживает обе стороны: действующую и уступающую.

— И вы, человек с высшим образованием, можете всерьез трактовать магию? Ведь это же развлечение для скучающих обывателей, фокусы, нищенство. Заговор болезней и продажа любовных напитков может вредить разве только карману.

— Дело обстоит намного серьезнее, чем вы предполагаете. И цена этому — не одна человеческая жизнь, — Я почувствовал, как его тонкие пальцы сжимают мне локоть. — Вы никогда не сталкивались с колдовством?

— Да, конечно, — возмутился я, — Я видел такой обряд собственными глазами, но я могу все это объяснить себе физиологией. Достаточно небольшого знакомства с человеческой психикой…

— Вы можете себе объяснить, — язвительно повторил Нараин. — Ну-ка, расскажите, как это было?

— Однажды молодая девушка, моя соседка, потеряла сознание, она каталась по земле, бормотала что-то на чужом языке, изо рта у нее текла пена — нечто вроде эпилептического припадка. «В нее вселился дух», — доложил мне взволнованный повар. Она не узнавала самых близких, говорила о каких-то детях, к которым должна идти, решительным шагом пускалась в путь. Когда ее пытались удержать, она билась с такой силой, что с нею еле справлялись несколько мужчин. Это длилось много дней. К врачу, конечно, не обращались, так как, согласно диагнозу «знатоков», это была болезнь души, а не тела. Зато позвали саду — святого отшельника.

Я видел его. Он произвел на меня неприятное, даже отталкивающее впечатление. Был совсем не стар и не измучен… Рослый, мускулистый, с вьющимися, спадавшими на плечи волосами, лоснящимися от масла. На нем не было ничего, кроме маленького пояса, вернее, мешочка, завязанного шнурком на бедрах, и ожерелья из кубиков.

— И что же вас в нем поразило?

— Глаза. Я потом раздумывал: у него были недобрые глаза. Удивительно настойчивый взгляд, который не только касался, но, мне казалось, пронизывал насквозь, копался во мне.

— Гипнотизер, — засмеялся Нараин. — Мне знакомо такое чувство беспокойства… Он овладевал вашей волей…

— С наступлением сумерек стали собираться люди, усаживаясь на корточки перед хижиной. Девушка лежала, привязанная платками к деревянной раме кровати. Я несколько раз проходил мимо, привлеченный ударами бубна и бормотанием молитв. Медленный ритм бубна, доносившийся сквозь закрытые окна, беспокоил меня и не давал уснуть. Показалась луна. О, гораздо большая, чем нынче, — я показал на красноватый диск, изрезанный черными когтями пальм, — Несколько раз я выходил из дома. Толпа бормотала заклятия, а бубен подгонял. В тени дома я видел тело судорожно метавшейся под простыней девушки. Знаете, мне казалось, что в ней что-то бегает, как в мешке, и бьется о стенки тела. Желтые огоньки масляных коптилок бросали теплые отблески, они еле светили, пылая как бы сами для себя. Саду, повернувшись к людям спиной, сидел совершенно неподвижно и только слегка ударял в маленький бубен в виде узкого бочонка то всей ладонью, то одними пальцами. На меня никто не обращал внимания, даже когда моя тень проскользнула по стене, озаренной сиянием луны.