Странствия Лагардера

Пуще всего его злило то, что рядом идут братья мира и милосердия[«Братство мира и милосердия» – не монашеский орден, хотя устав его очень строг. Это группа почтенных горожан, до­бропорядочных и добросердечных. По вековому обычаю, они заботятся о каждом осужденном на казнь с момента вынесения приговора и не только с искренним милосердием готовят его к встрече со Всевышним, но и берут под свое покровительство его семью, воспитывают осиротевших детей, делая из них поря­дочных людей. Величайший преступник, попавший на их попе­чение, – для них уже не преступник, а несчастный брат.

На фоне лицемерной испанской набожности пример истинно христианской добродетели, подаваемый этим братством, во­истину велик, и никто с этим не поспорит…], звонят в колокольцы и пользуются его несчастьем, чтобы собирать подаяние.

– На благотворение и мессы за упокой души несчастного осужденного! Подайте кто сколько может Бога ради!

Вновь и вновь жалобно твердили они эту фразу – и ко­шельки их наполнялись золотом, серебром и медяками.

«Да, ничего не скажешь! – думал гасконец. – Эти ка­нальи и сотой доли не отсыпали бы на то, чтобы спасти мою башку. И ведь все хотят посмотреть, как мои кости будут бол­таться на веревке: платят за место дороже, чем в парижской Опере! Что ж, приятели, вы платите не зря – стоит раскоше­литься, чтобы поглядеть на смерть Кокардаса-младшего, да, го­луби мои! И нечего мне на них сердиться – они оказывают мне честь, ничего не скажешь!»

Он тоже философствовал, только не так безмятежно, как Паспуаль…

– На благотворение и мессы за упокой души… – вновь загундосили священники.

– Сколько деньжищ, голуби мои, идет бритым макуш­кам! – ворчал Кокардас. – За два месяца не пропьешь! Ху­же нет, как попасть на виселицу в Испании!

Но те, о ком он в эту роковую минуту думал с таким пре­зрением, заслуживали лучшего мнения.

Но Кокардасу было не до того: он видел, что эти люди ве­дут его на виселицу и, пользуясь его бедой, собирают деньги, которым не суждено превратиться в благородное вино. Уже из-за одного этого он не мог отнестись к ним с почтением.

Куда как лучше, если бы вместо монахов, милосердных братьев и солдат с ним был верный друг Паспуаль! Тщетно пытался Кокардас различить его лицо в огромной толпе…

Сначала он увидел только, как некий аквадор подал ему ка­кой-то непонятный знак. Чуть дальше – хромой нищий кос­тылем указал ему на палача, а палец приставил себе ко лбу меж бровей.

Что бы это значило? Кокардас не понял. Но Паспуаля он узнал – и был чрезвычайно рад встретить приятеля перед го­рестной своей кончиной.

За спиной Паспуаля гасконец искал Лагардера. Он так и не увидел его, но все равно приободрился: «Малыш где-то там, в толпе! Он убедится: старик Кокардас не спасует перед пень­ковой веревкой! Я предпочел бы умереть со шпагой в руке – да чтоб на ней корчился Пейроль, – так ведь выбрать не дают, ничего не скажешь! Ну, голубь мой Кокардас, коли виселица хочет тебя обнять – не шарахайся от нее!»

В его мозгу пестрой чередой проплыли воспоминания: ров замка Кейлюс, бал у регента, кладбище Сен-Маглуар… Промелькнули лица мертвых и живых: Лагардера, Авроры, Невера, Гонзага, Альбре и многих, многих других. Вспом­нилось все хорошее, что было в беспокойной жизни славного рубаки…

Лоб его на миг нахмурился, – но вот он решительно вскинул голову и насмешливо посмотрел на виселицу. У гасконца было собственное представление о том, как красиво умирать!

Процессия остановилась, и главный алькальд прочел приго­вор.

Кокардас обвинялся в том, что был французским шпионом и состоял на службе у некоего шевалье Анри де Лагардера, о местопребывании которого каждому доброму испанцу предписывалось за соответствующее вознаграждение немедленно доне­сти властям. Иначе говоря, голова Лагардера была оценена в немалую сумму.

Кокардасу вменялось также в вину соучастие в убийстве пятидесяти с лишним человек в ущелье Панкорбо, святотатст­венное присвоение монашеского одеяния и вооруженное сопротивление при аресте.

Преступник был приговорен к смертной казни через пове­шение, каковая должна была состояться немедленно.

В странном документе, который зачитал алькальд, не хвата­ло лишь одного: подписи Гонзага. Впрочем, он сам диктовал текст этого приговора: не в силах поразить своего главного врага, принц решил отомстить хотя бы его помощникам. Люди Гонзага опознали в Мадриде наших храбрецов – и вот один из них попался.

Священник в последний раз напутствовал осужденного. В торжественной тишине Кокардас стал подниматься на эшафот.

Но на середине лестницы осужденный вздрогнул. Неужели он, доселе столь хладнокровный, потерял самообладание перед лицом смерти? Что скажет он с эшафота – заявит о своей не­виновности или публично покается в тяжких грехах? Толпа беспокойно ожидала…

На одном из балконов стояли люди, которым страшно хо­телось, чтобы Кокардас поскорее задрыгал ногами в воздухе. Мы говорим о Филиппе Мантуанском и его банде. Впрочем, они предпочли бы увидеть на виселице Лагардера.