Странствия Франца Штернбальда

— А я удивляюсь тому, что слышу от вас, — вскричал Штернбальд. — Неужто вы не знаете, что мальчик этот стал первым среди художников? Что все говорят о нем, все преклоняются перед ним? Он умер год назад, и вся Европа оплакивает эту потерю, и везде, где живут люди, которые знают искусство, знают также и его, ибо никто, как он, не проник в глубины божественной сущности искусства.

Ансельм молчал, уйдя в воспоминания, а после вскричал:

— О, удивительное прошлое! Куда девались все мои устремления, как получилось, что этот безвестный присвоил и воплотил страстные мечты моего сердца? Воистину я жил напрасно. Но я закончу свой рассказ.

Тогда весь мир дарил моей молодой жизни свой блеск, куда ни глянь, всюду встречал я дружбу и любовь. Среди знакомых девушек одна в особенности привлекала мое внимание, я полюбил ее от души и примерно через месяц она стала моей супругой. Я не считал нужным сдерживать радость и восторги, и весь мой жизненный путь был подобен сверкающему, не знающему преград потоку. Окруженный дружбой и любовью, разгоряченный вином, я часто ощущал в себе какие-то удивительные силы и чуть ли не воображал, что в моем лице мир вступает в некую новую эпоху. В немногие свободные часы, оставленные мне радостью, я вновь обращался к искусству, и порой словно бы золотые небесные лучи проникали ко мне в душу, неся ей очищение и обновление. И тогда я как бы угрожал самому себе теми нерожденными и бессмертными творениями, которые еще предстояло мне создать, а на всякое другое искусство я смотрел как на нечто низменное и будничное, я сам с нетерпением ждал тех картин, в которых проявится мой возвышенный гений. То была счастливейшая пора моей жизни.

Меж тем небольшое мое состояние было истрачено. Друзья охладели ко мне, радость угасла, супруга была нездорова, ибо вскоре ей предстояло разрешиться от бремени, и тут я усомнился в своем таланте. Словно бы суровый осенний ветер оборвал цветы моих чувств, унес всю бодрость моего духа. Усилившаяся нужда заставила меня искать помощи у друзей, но они покинули меня и вскоре совсем от меня отдалились. Я думал, никогда не погаснет огонь их энтузиазма, и счастье всегда будет сопутствовать мне, но вдруг убедился, что я один, как перст. Я испугался, заподозрив, что все мои устремления были заблуждением глупца, более того, прозревая в глубине души, что в сущности никогда и не любил искусство.

Страшно вспомнить! Как быстро умнело мое сердце, как жестоко действительность вырывалась из покровов моей фантазии! Везде искал я помощи, прибегал к постыднейшим средствам, но лишь с трудом перебивался со дня на день. Теперь-то я почувствовал, на чем стоит наш мир, теперь узнал нужду, которую разделяли со мной бедные мои собратья. Прежде я презирал труд людской, эту жалкую хлопотливость, теперь же я взирал на нее со слезами поклонения, мне было стыдно перед оборванным поденщиком, в поте лица добывающим свой хлеб и не смеющим мечтать о большем, нежели чтобы завтра начать опять все сначала. Прежде мои смеющиеся глаза стремились отыскать и запомнить в окружающем мире красоту форм, теперь же я видел в упряжке лошадей или быков лишь образ рабства, покорности, за счет которой живет земледелец; с завистью заглядывал я в немытые окошки хижин теперь уже не для того, чтобы выискать необычный поэтический замысел, но для того, чтобы высчитать достаток и довольство этих семей, определить, насколько они счастливы. Я краснел при слове «искусство», я называл себя недостойным, то, что прежде почитал я как божественное, стало представляться теперь праздным времяпрепровождением, игрушкой, оскорблением человечества в его трудах и муках. Жизнь моя стала мне не мила.

Один мой друг, тот, что, возможно, помог бы мне, был в отъезде. Я целиком отдался отчаянию. Жена моя умерла, родив мертвое дитя. Я лежал в комнате рядом, и весь мир померк в моих глазах. Все, что прежде дарило меня любовью, обступало меня в устрашающем равнодушии; все, что считал я своим, прощалось со мной навсегда, как случайный прохожий.

Все образы внешнего мира и те, что жили у меня внутри, смешались в дикой сумятице. Я словно бы потерял себя, и мое «я» стало мне чуждо и ненавистно. В этих борениях я не смог умереть, лишь потерял рассудок. Я впал в безумие. Не знаю, где я скитался, что происходило со мной. В небольшой часовне неподалеку отсюда я очнулся и впервые обрел себя. И эта встреча с самим собой так же потрясла, так же испугала меня, как ежели бы, проснувшись от долгого сна, я увидел перед собой давно забытого друга.

С тех пор живу я здесь. Душа моя посвящена небесам. Я все забыл. Мне немного надо, и это немногое я получаю от добрых людей.