Странствия

Узнав об этом, братья милосердия и все прочие португальцы, имевшие семьи в крепости, а также Франсиско де Эса, отправились к святому отцу просить его Христом-богом не лишать их своего утешения в этой далекой от всего христианского мира крепости, заявляя, что, если он их бросит, они уйдут из Малакки с ним вместе. Эта просьба привела святого отца в некоторое замешательство, ибо, если благородное мужество влекло его в бой, великое милосердие повелевало ему не покидать своей паствы, а совместить эти противоречия он не мог. Он советовался со многими, как поступить, и выслушал много доводов в пользу того и другого решения, но под конец сам командующий армадой дон Франсиско де Эса, поняв необходимость удовлетворить просьбу прихожан, попросил святого отца остаться из уважения к святой настойчивости, с которой они его об этом просят, и Франциск Ксаверий уступил. Решив остаться на берегу, он утешил всех небольшим наставительным словом, остановившись на великой правоте тех, кто жертвует жизнью ради милосердного бога, который во спасение душ наших пошел на крестные муки, как все мы веруем и исповедуем, был поруган, презрен, бит плетьми, увенчан терниями и, наконец, принял смерть на твердом дереве креста, между тем как нам крестом служит его мягкое сердце, а тем, что он обрызгал души наши своей бесценной кровью, он, несмотря на ничтожные заслуги наши, сделал нас достойными предстать перед отцом предвечным. Франциск Ксаверий говорил много, пылко и набожно и произвел большое впечатление на собиравшихся идти в поход, так что все они в едином порыве христианского самопожертвования заявили, что готовы умереть за веру господа нашего Иисуса Христа.

Глава CCIV

О том, что случилось с нашей армадой перед ее походом, и о двух фустах, неожиданно прибывших в крепость

Восемь дней вся крепость горела священным рвением, и армада наша была готова к походу и снабжена всем необходимым. Якоря были на панере для того, чтобы на следующий день всем семи фустам и катуру, предназначавшемуся для связи, сняться с якоря и выйти в море. На армаде шло сто восемьдесят испытанных воинов, а командирами фуст были дон Франсиско де Эса, и дон Жорже де Эса, его брат, далее, Диого Перейра, Афонсо Жентил, Белшиор де Сикейра, Жоан Соарес и Гомес Баррето; катуром командовал Андре Тоскано, сиротский судья, имевший семью в Малакке. Но когда на следующий день все были на борту и готовы к отплытию, а командующий под радостные клики толпы поднял свой парус и подставил его под ветер, его фуста внезапно пошла ко дну, причем удалось спасти только людей, и то с большим трудом. Все это привело народ в такое смятение и отчаяние, а команды кораблей даже не знали, что делать, так они упали духом. Этот несчастный случай вызвал разные толки, языки развязались сверх всякой меры, стали даже поговаривать, что вся затея похода внушена дьяволом и является великим оскорблением богу, виновниками же этого зла называли командующего и отца магистра Франциска, утверждая, что они нарочно посылают эту слабую армаду на ашенцев, чтобы никто не спасся, ибо у нас всего-навсего семь фуст, а у неприятеля семьдесят, у нас сто восемьдесят воинов, а у него пять тысяч. Это сопоставление сил придавало такую убедительность их речам, что большинство народа с ними соглашалось, и ни командующий, ни судьи не могли их заставить замолчать, как они ни старались. Комендант Симан де Мело и командующий армадой дон Франсиско де Эса, возмущенные этим дьявольским единодушием, послали с возможной поспешностью за Франциском Ксаверием в церковь Богоматери на Холме, где в это время святой отец служил мессу. Гонец весьма торопился и вошел в то время, когда священник, держа в руках причастие, произносил слова: «Domine non sum dignus» [9].

Не зная, что предпринять, человек стал ждать, пока святой отец причастится, но когда гонец уже раскрыл рот, чтобы заговорить, Франциск Ксаверий подал ему знак рукой, чтобы он молчал и не мешал ему, и продолжал службу как ни в чем не бывало. Покинув алтарь, он сказал гонцу, не обменявшись с ним ранее ни словом:

— Иди, брат мой, и скажи коменданту, что я сейчас приду. Пусть его милость не предается гневу, ибо и в самых тяжких испытаниях у нас остается господь.

С этими словами он удалился в ризницу, снял с себя облачение, встал на колени перед находившимся там образом, и присутствующие услышали, как он с глубоким вздохом произнес:

— Иисусе Христе, любовь души моем, обратите, господи, очи свои на нас и на финифть драгоценных ран ваших, да узрите в них те великие обязательства, которые ваше божественное величество взяло на себя ради нас, ибо, боже и господи мой, о чем могу, несчастный, просить я вас, чего бы вы по великой милости своей не даровали нам во утешение горестей наших?