Странствие во тьме

— «Нежеланная», — произнесла Ханне очень горько, когда они отошли на расстояние, с которого их не могли слышать.

Он ничего не смог ответить на это. Истина была в том, что и он не хотел быть с ней вместе.

Ветле много думал во время этого путешествия.

Даже если он и пытался поверить в то, что родственники Ханне позаботятся о ней, все же мысль о том, что этого не случится, все время преследовала его. Он представлял, что ему снова придется одному думать о ней. Так сейчас и произошло, — и… Взять ее с собой домой, а он и об этом думал, совершенно невозможно. Он знал, что Люди Льда имеют обычай пускать несчастных к себе в дом и позволяют им жить там остаток своей жизни. Но Ханне? Не-е-ет!

Она же абсолютно безнадежна! Аморальна, с диким темпераментом, безответственна и, кроме того, он совершенно не хотел, чтобы она была рядом с ним. Привести такую фурию к маме и папе? Что они скажут о его женитьбе на ней? Никогда они не одобрят этого, так же как и сам он.

Нет, для нее будет благодеянием, если он оставит ее здесь.

В последние два дня его мучила одна мысль.

Он остановился.

— Ханне… что, если ты действительно пойдешь в монастырь?

Она уставилась на него, губы начали трястись.

— Ты серьезно?

— Да. А иной выбор у тебя есть?

— Но я думала…

— Ты знаешь, что я никогда не принимал всерьез этой так называемой свадьбы. Даже мысль о ней смешна! Мне всего четырнадцать лет, Ханне, и я еще не начинал думать о девушках. (Здесь он сильно покраснел, вспомнив прошлую ночь). Меня почти тошнит, когда является мысль о женитьбе, когда у меня еще интересы маленького мальчишки. И та церемония не может быть действительной, поскольку ни ты, ни я не цыгане. Но я чувствую ответственность за тебя, и мне в голову никогда не придет мысль оставить тебя здесь совсем одну, беспомощную. Ты говорила, что монахини тебе симпатичны. Почему бы тебе не попробовать стать послушницей? Пройдет несколько лет, ты станешь взрослой и тогда решишь, быть ли тебе монахиней или уйти в свет.

— Я и сейчас взрослая! — запротестовала она. Он знал это, но в то же время отрицал.

— В четырнадцать лет нельзя быть взрослой. Тебе еще многому надо учиться.

Она не плакала вслух, но слезы градом лились из глаз.

— Я знаю! Никто не хочет меня. Даже ты, мой собственный муж!

— Мне больно слышать, когда ты так говоришь, Ханне, но пойми я еще слишком молод! Давай заключим договор? Ты проведешь в монастыре… скажем четыре года…

— Четыре года? ? ?

— Да, именно так долго. Затем я приеду, посмотрю, как ты тут живешь, узнаю, захочешь ли ты вернуться в свет. И тогда помогу тебе устроить твою жизнь, так как я уже буду более взрослым, и папа с мамой посоветуют мне, какое принять решение.

— Четыре года? Я должна ждать целых четыре года? — сказала она и заплакала навзрыд.

— Да, но если ты вообще не хочешь, чтобы я приехал…

— Нет, нет, ты должен приехать! Но может быть сойдемся на трех годах? Он подумал.

— Три года? Мне тогда будет семнадцать. Да, это не играет никакой роли, ибо в любом случае я не собираюсь жениться на тебе, но мы можем договориться и так. Тогда мы оба будем немного умнее. Скажем, три года, начиная с сегодняшнего дня?

Она прижалась к нему и обняла руками, не сдерживая рыданий.

— А, если ты не приедешь?

— Когда я даю обещание, то выполняю его.

— А война?

— Она не помешает мне.

— А если монахини не захотят меня принять?

— Это будет зависеть от твоего поведения. Если же ты сбежишь, то я никогда не смогу отыскать тебя.

— Я имею в виду, если они не захотят принять меня к себе сейчас! Тогда ты возьмешь меня с собой в твой дом, не так ли?

— Поживем — увидим, — произнес он неопределенно и попытался освободиться от ее объятий.

Она заметила холодность Ветле и отпустила его. Взгляд ее был похож на взгляд раненого зверя.

Однако монахини поняли и приняли ее к себе. Они пообещали направить ее на путь истинный. Для них было хорошо заполучить молодую девушку, способную помочь им помогать людям, пострадавшим от войны.

Ветле последний раз посмотрел на нее, когда закрывались решетчатые ворота. Она стояла, держась тонкими руками за прутья решетки, смотрела на него, и ее глаза были полны скорби и тоски.

Для него это был трудный момент. Неужели он, как и многие, поступил с ней несправедливо? Может быть, ему следовало взять ее с собой?

Но он вздрогнул при мысли о том, чтобы продолжать путь вместе с ней, и тем более привезти ее домой.

Когда он осознал, что фактически стыдится ее, ему до боли стало стыдно за самого себя.

Он наклонил голову и ушел от монастыря.

13

Западный фронт протянулся от бельгийского побережья до Вогезов на швейцарской границе. Шла окопная война, которой, казалось, никогда не будет конца. Чего только не приходилось терпеть солдатам с обеих сторон! Дождь, снег, холод. Промокшие насквозь и грязные окопы, крысы, дизентерия, десятки простудных болезней, раны, которые не желали залечиваться, страх смерти, тоска по дому…