Странствие бездомных

Отец служил директором Вельской прогимназии, помещавшейся на самом краю города, у Смоленской большой дороги, vis-á-vis с Петропавловским кладбищем. Мы занимали большую казенную квартиру в 7 комнат в первом этаже здания. Отец насадил большой сад на пустыре, принадлежавшем прогимназии. За садом начиналось поле, за полем верстах в 1¹/₂–2 — леса или болота. Уездный городок Белый еще и теперь большая глушь, а в то время и подавно. Виндавской дороги тогда еще не было, и до ближайшей железнодорожной станции (ст. Ярцево Александровской — Моск. — Бел. — Балт. ж. д.) было 120 верст, до губернского города Смоленска — 140. Я считаю, что на долю мою выпало большое счастье провести детство в такой глуши среди почти нетронутой природы и среди людей, на которых мало оседала копоть больших городов. Вспоминая свое привольное детство, я думаю о городе Белом как о сущем рае. Но вся его прелесть открылась несколько позже, когда с годами получилась известная свобода передвижения в окрестных лесах. В дошкольном же возрасте кругозор, естественно, был неширок. У меня не сохранилось сплошного и вполне ясного воспоминания об этом времени. Помню только отдельные события, которые произвели сильное впечатление и потому не изгладились из памяти. К числу таких событий относится первое приключение, едва не стоившее мне жизни. Гуляя на кладбище с братьями и сестрой в сопровождении няни, я упал в сажалку (яму для разведения рыбы. — Ред. ) и сразу с головой погрузился в воду. К счастью, меня заметил один мальчик, гимназист 4-го класса, который, бросившись в яму, быстро извлек меня из воды. Плачущего, меня отнесли домой к испугавшейся матери. У мамы была, по-видимому, выработана на такие случаи строго принципиальная метода: меня тотчас же раздели, уложили в кровать, натерли горячим прованским маслом и дали касторки. Благодаря всем этим мерам со мною ничего не случилось, но охота тонуть была искоренена раз навсегда.

Когда старший брат Коля поступил в приготовительный класс и стал ходить учиться с ранцем и в длинных брюках, я ему страшно завидовал и, должно быть, несносно капризничал, потому что помню, как мама сказала раз: „Ну что мне теперь делать с Лялькой? Придется и его посадить учиться… Ну иди садись, что ли. Я буду тебя учить“. Помню, что я был очень доволен, но никак не мог понять, почему мама ни с того ни с сего стала объяснять то, что все знают, и почему ученье считается трудным.

Через два года после Коли и я наконец дождался этого счастья. Экзамен в приготовительный класс я выдержал блестяще и написал на доске красивыми (по моим понятиям) буквами: Владимiръ Розановъ. Последние буквы фамилии ушли в самый верх правой стороны доски, так что мне, чтобы кончить, пришлось стать на ножку доски, тянуться изо всех сил и даже чуть-чуть высунуть язык вбок. Зато вышло хорошо, и учитель — Петр Петрович Голенкин — похвалил: „Молодец!“

Но по-настоящему я был введен в гимназию Колей: он объяснил мне, как нужно держаться с товарищами, и в первый же день во время большой перемены устроил мне дуэль с другим новичком, Юркевичем. Дуэль должна была происходить на стрелах. Нас поставили шагов на 20 друг от друга, дали каждому лук и стрелы. Коля был моим секундантом; кто был секундантом моего противника, не помню. Первым стрелял Юркевич. Коля велел мне стоять прямо, снять фуражку, чтобы козырек не закрывал глаз, смотреть прямо на противника и не моргать. Я исполнил все требования моего обожаемого секунданта, кроме морганья, потому что мой противник очень долго целился. Стрела пролетела мимо. Я тотчас поднял свой лук, натянул и пустил стрелу. Она попала прямо в верхнюю губу мальчугана; кровь хлынула широкой струей, и Юркевич, позабыв о наставлениях секунданта, с громким плачем бросился от места поединка. А поединок происходил на середине гимназического двора. „Посмотрика, тебя Пёт Петрович зовет“, — говорит Коля. Я поднимаю голову и вижу, как из окна манит меня пальцем Петр Петрович Голенкин, классный наставник приготовительного класса: его все всегда звали не Петр Петрович, а Пёт Петрович. Я побежал наверх. Он взял меня за плечо и поставил под часы, сказав своим глухим, добрым голосом: „Постой тут до звонка“. Я остался стоять. Когда звонок прозвонил, Коля, пробегая мимо меня, пояснил, что я „влетел“ и попал в угол, но зато стрелял хорошо. Помню, что я чувствовал себя героем от этой похвалы.

Я поступил в приготовительный класс в 1885 году. Этот год памятен мне тремя большими несчастьями.