Всё было почти как прежде. Разве что большинство мужчин пришли не в статском (у Верейской принимали просто — не в пиджаках, конечно, но и не во фраках), а в разных военных и полувоенных мундирах.
Скоро гости разделились на группки и кружки, прислуга разносила «хвосты» и закуски. Лидия Сергеевна, как водится, перемещалась по салону, всюду выслушивая приятные слова и ахая по поводу новостей. Но всё чаще поглядывала в сторону прихожей.
Наконец выглянул дворецкий и дал знак — подергал себя за бакенбарду.
Княгиня вспыхнула, но, прежде чем идти встречать, остановилась перед зеркалом. Оглядела себя придирчивым, безжалостным взглядом: морщинки, несносные обвислости. Ах, не надо было надевать платье с открытой шеей! Полно, да любит ли он меня, подумала Лидия Сергеевна, но вспомнила всякое-разное — раскраснелась. Любит, безусловно любит! Возможно, не столько ее, сколько громкий титул — мужчины так падки на погремушки. Но разве это столь уж важно? Титул, имя, порода — это ведь тоже настоящее, свое собственное, не краденое. Не важно, за что! Главное, что любит!
Лакей помогал припозднившемуся гостю снимать бобровую шубу с суконным верхом. Румяный с морозца мужчина, которому очень шла светлая бородка, сунул человеку кожаную папку («Подержи-ка»), поправил шелковый галстук, заколотый алмазом, острый взгляд пробежал по вешалке, высматривая шинели с генеральскими погонами. Таких было несколько, но нужной не обнаружилось.
Забрал папку, сунул лакею банкноту.
Тот стал отказываться:
— Что вы, у нас не заведено.
Но, рассмотрев цвет бумажки, принял ее с поклоном.
— Скажи-ка, а пришел ли… — начал мужчина, но не закончил вопроса.
Из коридора на него смотрела горничная в воздушной наколке и белейшем кружевной фартуке.
— Ты что, Зина?
Он подошел к девушке.
— Я ничего-с… — Она оглянулась и быстро: — Емельян Иваныч, а Тимофей Тимофеич здоровы? Их ни вчера, ни третьего дня не было.
— Здоров. Что ему, дубине, сделается? Внизу, в автомобиле сидит.
— Он не дубина! — сердито воскликнула девушка. — Он контуженный!
И вдруг исчезла. По коридору, шелестя шелками, шла Верейская.
Стремительно и страстно она припала к груди Базарова — на секунду. Сказала:
— Идите, мой герой! Пусть они на вас посмотрят.
— Ваша кузина с мужем здесь? — спросил он. — Помните, я просил, чтобы вы их непременно позвали.
Он окает, — подумала Лидия Сергеевна. — Странно, что я раньше не обращала внимания. Заметила по контрасту с нашими петербуржцами. Ничего, это даже стильно.
— Конечно, помню. Разве могла я забыть, если вы попросили? Вы хотите поговорить с Вольдемаром о вашем проэкте. Леночка сказала, что приведет своего бирюка, но они опоздают. У него какие-то служебные дела. — Она поправила возлюбленному галстук. — Вы сейчас окажетесь в центре внимания. Не смущайтесь.
— На медведя ходил — и то не смущался, — проворчал сибиряк, следуя за хозяйкой.
— Господа, вот мой спаситель! — громко объявила княгина с порога. — Емельян Иванович Базаров. Любите и жалуйте. На таких людях вся Русь держится.
Под взглядом чуть не сотни глаз он сдержанно поклонился. Лидия Сергеевна вздохнула с облегчением: он был положительно хорош. В осанке и поклоне чувствовалась неброская, истинно русская сила.
Все смотрели на него с улыбкой, ладони исполнили ритуальную, почти беззвучную имитацию рукоплесканья. Тогда вновьприбывший поклонился еще раз, с комической преувеличенностью. Улыбки стали шире. Понравился, он нашим понравился, успокоилась Верейская и слегка подтолкнула Базарова в локоть.
— У меня всё без церемоний. Кто не знаком, представляются сами, попросту. Общайтесь, здесь много очень интересных людей.
Что правда, то правда. Интересных людей в салоне у ее светлости было предостаточно: государственные люди, думцы, несколько видных публицистов. Праздной светской болтовни почти не слышалось.
Емельяну Ивановичу здесь всё было любопытно. Он немного послушал подле кружка генштабистов — говорили о новинке стратегической мысли: совместных действиях с фронтами союзников.
Переместился к журналистам, возмущавшимся бесстыдством цензуры.
Наконец, застрял вблизи камина, где спорили о Страннике (так называли любимца царской семьи, простого мужика, то ли шарлатана, то ли чудотворца, о котором судачила вся Россия).
Всякий раз собеседники приветливо принимали в свой круг спасителя хозяйки, произносили комплименты и тут же о нем забывали, а сам Емельян Иванович в разговоры не вмешивался. Он так и заявлял:
— Не обращайте на меня внимания, господа. Я как Робинзон Крузо после необитаемого острова, истомился по умным людям.
В дискуссии, распалившейся возле камина, участвовали трое: кавалергард, седобородый господин в мундире медицинского генерала и лысый, с шишковатым черепом господин, про которого скользнувшая мимо Верейская шепнула: «Это Зайцевич, тот самый».
Зайцевича, шумно известного депутата крайне правой, Базаров, хоть и сибиряк, конечно, знал. Про генерала (имя которого ему ничего не говорило) скоро догадался, что тот из штата лейб-медиков августейшего семейства. Кавалергард был просто кавалергард, ничего особенного.