И до тех пор пока гости не встали из-за стола, один за другим следовали тосты. Хозяин дома пил за гостей-студентов, затем за своего старого «камерада». «Камерад» пил за здоровье юной баронессы Маришки. Управляющий Борхи провозгласил здравицу Наполеону: «Дай бог ему доброго здоровья и хорошую жену!» (В те годы упорно ходили слухи, что Наполеон собирается жениться на дочери императора Франца.) Поднялся с бокалом и доктор и с самым серьезным видом предложил тост за здоровье шимпанзе, «достойного члена общества в Оласрёске». («Этого циника-доктора окончательно испортила французская революция», — пробурчал Дёри.) Жигмонд Бернат не один бокал осушил за хозяина дома, превознося при этом его доброту и благородство. А барон так расчувствовался, что, обняв юношу за плечи, только и повторял: «Студент, студент, ты понял меня». Священнику ничего иного не оставалось, как предложить тост за сухопарую мадам Малипо, которую он сравнил с садовником, ибо она, всем на восхищение, растит чудесный цветок. Юная баронесса тотчас же перевела его слова на французский язык, что незамедлительно вызвало у мадам обильные слезы, упавшие в тарелку с яблочной кожурой и сырными корками. Видно было, что и Бутлер обдумывает какой-то тост, но он до того медлил, что замысел его так и остался неосуществленным, ибо как раз в это время прибыло семейство Ижипь; обе барышни, как на шестах, повисли — одна на правой, другая на левой руке старого экс-гвардейца. Немного погодя появились шустрые девицы Сирмаи, за ними маленький Пишта и наконец их мамаша. Пора было хоть из приличия покинуть столовую.
Доктор отыскал свою палку с костяным набалдашником и стал прощаться.
— Эге-ге! Уж не собираешься ли ты отправиться пешком? — запротестовал Дёри. — Подожди-ка управляющего. А то, хочешь, я распоряжусь, чтоб запрягли?
— Э, нет! Я еще в своем уме и не собираюсь разболеться по твоей милости! Месяц сияет — одно наслаждение прогуляться пешком. Я перегрузился вином и пищей.
И верно, почтенный доктор сопел, как откормленный гусь.
— Ну, а что ты прописал Маришке?
— Свежий воздух. Если для войны нужны деньги, как говорил Монтекукколи,[15] то для здоровья, мой дорогой барон, нужен воздух и еще раз воздух. Это говорю я. Пусть она целый день гуляет в саду.
— А ты когда приедешь?
— Как-нибудь на днях загляну.
Доктор распрощался. Всей компанией его проводили до крыльца, что польстило ему, и он даже пошутил:
— Так-то! Воздавайте почет своему доктору, и долголетие вам обеспечено.
Небосвод на западе начало заволакивать тучами.
— Не дать ли тебе зонтик?
— Я не немец.
— Может быть, ты прихватишь мой карманный пистолет? — крикнул вдогонку Дёри.
— Зачем? Того, кто страшен мне, пуля не возьмет.
Он прошел через парк, лениво передвигая свои коротенькие ножки. Скоро собачий лай возвестил о том, что его заметили овчарки; еще некоторое время можно было слышать скрип гравия, и наконец шум его шагов затих в отдалении.
А в доме возобновилась программа развлечений, прерванная ужином. «Сержусь на тебя» и «Как вам это нравится» — эти игры, как хлеб, никогда не приедаются. До тех пор пока женские лица будут оставаться прекрасными, обе эти игры не потеряют своей прелести. Время уже приближалось к полуночи и число фантов все увеличивалось (даже барышни Ижипь дождались своей очереди — одну из них выбрал маленький Пишта Сирмаи, а другую — добросердечный граф Бутлер), когда Маришка вдруг объявила, что предстоит еще нечто.
— Помните, Бутлер, за мной ведь еще одно обещание.
— Да-да, духи. Подавайте их сюда!
Маришка распорядилась, чтобы из голубой гостиной в салон внесли тяжелый дубовый стол, так как маленький столик розового дерева, на котором сейчас стояла вазочка с фиалками, мог внушить подозрение своим малым весом.
Все собрались вокруг стола. Только шимпанзе выставили за дверь. Бестолковое существо могло не понравиться духам.
— К столу, к столу! — повелительно звучал голос Маришки. — Бутлер, садитесь! Илонка, дай твою руку. А вы, святой отец, положите ваши руки сюда. Бернат, вы оставайтесь на месте и снимите с пальца кольцо. А ты, папочка, не будешь? Подвинемся немножко, дадим место и Пиште. Прошу сделать серьезные лица, ибо духи не любят ни сомневающихся, ни шутников. Ай-яй-яй, Бутлер, не смейтесь же!
Все положили ладони на стол так, что мизинцы рядом сидящих соприкасались, образуя сплошную цепочку. Сколь прелестны были пухлые ручки виконтесс Сирмаи (словно распустившийся цветок, нежно розовели их холеные ноготки), и как резко контрастировали с ними красные, жилистые руки девиц Ижипь.
Одна из девиц, Вильма, в экстазе закатив глаза, тихим замогильным голосом принялась читать предписанную в этих случаях молитву.
— Аминь, — повторили все, когда она кончила. — Теперь могут приходить духи. Путь свободен.