Странности любви

– Не думал, что ты так отреагируешь, – ухмыляется Петров. – Если ты не еврей, мог бы спокойно ответить: нет, я не еврей. А ты обозвал меня гомосеком. Ты же знаешь, у меня жена, дети.

– Гомосеки разные бывают, – говорит Иванов.

– Вот сейчас ты меня еще раз оскорбил. Я тебя ни разу, а ты меня уже два раза, – отвечает Петров.

Иванов все же выиграл, но вернулся домой в плохом настроении. Жена Маша смотрела ток-шоу Владимира Канарейкина. Не говоря ни слова, она налила Иванову сто граммов, достала из банки соленый огурец. Иванов расслабился и объяснил, что произошло.

– Можно хорошо играть в шахматы, слыть умным человеком и быть при этом идиотом, – сказала Маша. – И вообще, Петров антисемит. Он и меня подозревает. Но меня – обоснованно, а тебя – не знаю.

Иванов напрягся:

– Что значит «обоснованно»?

Иванов жил с Машей считанные месяцы, еще не успел рассмотреть все скелеты в ее шкафу. Убавив звук в телевизоре, Маша совершила явку с повинной. Достав фотоальбом, ткнула пальцем в фотографию своих родителей. Вся в отца, жгучего брюнета, и ничего от матери – курносой блондинки. На самом же деле, отец был донской казак, а мать – чистокровная еврейка.

«Интересный, однако, денёк!» Иванов потянулся к бутылке. Когда наливал себе, Маша подставила свою рюмку. На ее лице читалось желание напиться. Они оба хотели что-то сказать друг другу, но тут Канарейкин в который раз объявил в прямом эфире, что он еврей. «Да что ж такое!» – подумал Иванов.

Видя теперь в жене эксперта, он спросил, зачем Канарейкин делает это в каждой своей программе.

– Сама гадаю, – сказала Маша. – Рисуется. Они там все артисты, то есть кривляки.

– Но никто так часто не гордится своей национальностью, – сказал Иванов. – Если гордится, значит, ставит евреев выше русских.

– Сама не понимаю, – поддержала Маша. – Живешь в России – считай себя русским и не кокетничай. Канарейкину уже под шестьдесят, а он, как был, так и остается сынком еврейской мамы. Все истерики – маменькины сынки, а он – истерик. Гора мышц, может тянуть воз вместо быка, а дух – телячий. Вот и корчит из себя крутого. Комплиментами ласкает мужиков направо-налево. (Здесь она передразнила Канарейкина) «На что еще обратил свой взгляд ваш острый мозг»? Скольких умниц уже испортил своей лестью.

Маша символически сплюнула и налила себе водки. Подумала и великодушно плеснула Иванову. Выпила, не чокаясь и сказала:

– Нельзя слепо любить свою нацию. У меня и к русским вагон претензий. Но сейчас мы говорим о самом древнем народе.

– Китайцы древнее, и говорим мы о Канарейкине, – поправил Иванов.

– Я его насквозь вижу. Он бабник и сладострастник, – сказала Маша.

– А что такое, по-твоему, сладострастник? – придрался Иванов.

– Не что, а кто. Кто любит заниматься любовью.

– Тогда я тоже сладострастник, – напомнил Иванов. – Тебе ль не знать.

Маша пропустила выпад мимо ушей. Вцепившись в Канарейкина, она уже не могла отпустить его, не ощипав половину перьев.

– Канарейкин воздвиг себе репутацию любящего отца. Хотя на самом деле любит только себя. Дикое тщеславие и любовь к детям – вещи несовместные.

Иванов налил Маше еще, и она прибавила пыла:

– Они все отъявленные бабники и сладострастники. От Троцкого до Березовского. От Бабеля до Немцова. При этом жуткие выпендрежники. Еврей, который не считает себя самым умным и успешным, неполноценный еврей. Но среди русских баб у них хорошая репутация. Как бы верные мужья, как бы хорошие отцы. А на самом деле – просто хорошие имитаторы. Если бы были настоящими, еврейки не выходили бы за русских, как моя мама.

Иванов спросил, кем же сама Маша себя считает.

– Конечно, русской, кем же еще? Если бы чувствовала себя еврейкой, давно бы уехала в Израилевку, – сказала Маша. И неожиданно добавила. – Но мне не нравится, как ты смотришь на свою невестку.

– Как я на нее смотрю?

– Как отъявленный антисемит.

– А чего она печет такие тощие пироги с капустой? Капустой жмется!

Иванов сделал вид, что пошутил, а на самом деле считал экономию капусты важным показателем. Ему не нравилось также, что сын стал редко приезжать к нему. Придумал оправдание, мол, у невестки сбой в вестибулярном аппарате, совсем не переносит езды, а приезжать ему одному – значит, оставлять ее в одиночестве.

– Еврейки отбивают русских мужей от родителей, – сказал Маше Иванов. – Ты – редкое исключение.

– Тут я с тобой, пожалуй, соглашусь, – отвечала Маша. – Я тоже это замечала. Но скажи спасибо, что невестка еще не увезла твоего сына в Израилевку.

Иванов потянулся за ещём, в смысле, к бутылке.

– Бедолага, – пожалела его Маша. – Сколько несчастий сразу. Но ты перетерпи все кучкой – потом легче будет. (Иванов направил на Машу вопрошающий взгляд). Не знаю даже, как ты это воспримешь… Ну, короче, сын у тебя тоже еврей, Вова. Точнее, первая жена твоя не сказала тебе, что она еврейка. А сын только недавно узнал от нее. Просил тебя подготовить.

Иванов нервно захохотал. Потом умолк и снова захохотал. Открыл свой фотоальбом и стал рассматривать фотографии родителей. Потом старые снимки с изображениями деда и бабки. Маша переживала за него.