Странники в ночи

Я нажал на клавишу «запись». Трудно сказать, что на меня подействовало: то ли воспоминание о том давнем вечере в Париже, то ли особое обаяние Кейт Маколифф, которое признавали за ней авторы всех посвященных ей публикаций в американской прессе, — теперь ее часто приглашали на ток-шоу («Ко мне обращаются за советом», — сказала она мне со смехом). Так или иначе, но она была блистательна. Вначале она изложила свою концепцию дневника как отражения без отраженного объекта: делая запись в дневнике, автор воссоздает пережитое им событие, то есть переживает его вторично. Само событие стирается, а отражение, то есть дневниковая запись, остается. То же самое можно сказать об автобиографии. Чтобы прошлое запечатлелось на бумаге, надо уничтожить настоящее. Развеять миражи сиюминутного, чтобы спасти долговечное.

Затем я стал расспрашивать ее о главе в книге «Зеркала», где говорится о новой памяти. Она охотно подхватила эту тему, важную для нее: что происходит с поколением, которое научилось описывать мир при помощи слов, а теперь воспринимает его на экране через образы? Кейт Маколифф описывала то, что она называла «кристаллизованной памятью». При неполадках в сети кабельного телевидения картинка на экране застывает, превращаясь в нечто пестрое и неразборчивое, похожее на головоломку. Но если вглядеться повнимательнее, можно различить в этой электронной мозаике очертания лица, контуры предмета. Так и наша память, объясняла она, все реже отражает явления в их неразрывности и все чаще срабатывает как вспышка, выхватывая из темноты разрозненные фрагменты прошлого. Пикассо знал: чтобы нарисовать профиль, нужны не один, а три носа.

Я смотрел на Кейт Маколифф. На ней был белый костюм: длинная блузка и брюки — мягкий, струящийся силуэт. Жизнь не иссушила ее. Кое для кого здесь, в Америке, она уже стала непререкаемым авторитетом — и вот сидит и беседует запросто с никому не известным французом о вещах, которые, как ей кажется, она сумела понять. В самой ее живости была подкупающая грация. Непослушная прядь волос, упрямые скулы, голос. Я не думал, что женщина девятнадцатью годами старше меня может быть такой желанной.

Кейт понравилось, как мы разговариваем, и она стала рассказывать о своей следующей книге. У нее пока было только предварительное название: «Сироты Стены». Посмотрите, что происходит в мире с начала этого года, говорила она. Горбачев соглашается ввести в СССР многопартийную систему. Канцлер Коль добивается объединения Восточной и Западной Германии. В Венгрии и в Чехословакии впервые проходят свободные выборы. Нельсон Мандела на свободе, партия «Африканский национальный конгресс» больше не под запретом. Американская армия свергает в Панаме диктатора Норьегу. Пиночет проиграл выборы. А в Европе по Шенгенскому соглашению скоро не будет границ между странами. И все это — за каких-нибудь полгода. На моих глазах рушится интеллектуальное пространство, в котором я прожила сорок лет. А когда изменяется пространство, изменяется и наше восприятие времени. Я еще помню эпоху Рузвельта — в раннем детстве я слышала его речи по радио, а сейчас мне приходится постигать виртуальные миры.

Кейт еще о многом хотела сказать, а я уже не знал, о чем ее спрашивать. И вдруг меня осенило: я спросил, согласна ли она проиллюстрировать свои рассуждения при помощи конкретных предметов.

— Какого рода предметов? Вещей в этой комнате, например?

— Да.

Кейт Маколифф задорно повела плечами.

— А почему бы и нет? Здесь есть картины, фотографии, несколько дисков. Давайте посмотрим их, если это вам поможет. Хотите чаю?

— С удовольствием.

Она встала и вышла из комнаты.

Я подошел к стопке компакт-дисков и машинально отметил некоторые названия. «Опять шоссе 61» Боба Дилана, Элла Фитцджеральд поет Кола Портера, «Париж, 1919» Джона Кейла, Алисия де Ларроча играет Гранадоса. Саундтрек к фильму «Восемь с половиной». «От станции до станции» Дэвида Боуи. Квартет Буша играет Бетховена. Альбом «Замыкающий» группы «Джой дивижн». «Церковь язвы» Джона Кейла. «Цыганский оркестр» Джими Хендрикса. Танго Карлоса Гарделя. Два диска Лори Андерсон.

Я поднял глаза. На стене висел Микки-Маус с красными, закрученными в спираль лапами и подписью автора — «Кенни Шарф», а рядом акварель на серебряной бумаге: дамская туфелька на высоком каблуке. Под каблуком было написано: «From Andy to Tina. 1966».

Кейт вошла в комнату, неся поднос с чаем. Поставила его на низкий столик.

— Это Уорхол? — спросил я.

— Да, — ответила она. — Рисунок сделан в пятьдесят шестом, а подписан десятью годами позже. Я повесила его рядом с рисунком Шарфа, потому что между ними много общего. Оба интересны как колористы, и манера У них типично нью-йоркская.

Я подошел к фотографиям в тоненьких черных рамках, выстроившимся на стене. С одной из них улыбался красивый парень. Фон снимка был размыт. Я узнал Жака Каррера.

— Это ваш муж, верно?

— Нет, — поправила меня Кейт Маколифф. — Это фотография моего отца, снятая в тридцать шестом году. Они и правда чем-то похожи, да? А фотографии Жака вон там.

Она сделала шаг в сторону.