Странники в ночи

- Ну, зачем же так мрачно... Сейчас мы ничего не можем поделать, но подождем. Теперь все так быстро меняется... Утрясется, забудется, опубликуем вашу книгу, ещё и много других. Андрей Константинович, поверьте, я пошел бы ва-банк, будь у меня хоть капля надежды. Но я добьюсь лишь того, что с работы вылечу и потеряю возможность помогать вам в дальнейшем. Пишите, не сдавайтесь... Я о вас не забуду, обещаю.

- Я очень сожалею, что так вышло, - произнес Андрей. - Из-за меня у вас убытки. Ведь это недешево - остановить готовую к печати, разрекламированную книгу?

- Остановить - это бесплатно. Конечно, деньги были вложены, мы их теряем... Но что наши проблемы по сравнению с вашими! Вы уже придумали, что скажете репортерам? Рано или поздно они вас достанут.

- Ничего не скажу.

- Они упрямы!

- Ни слова. Пока я не под следствием, не под судом и не в психушке, могу поступать, как мне заблагорассудится. Сегодня же возвращаюсь домой.

- Будьте осторожны...

- И не подумаю! Они убили мою книгу, чего еще?

- Не убили, - строго поправил Марголин, - а притормозили, и я верю, что ненадолго. Вы ни в чем не виноваты. Кому бы вы ни рассказали правду об этой истории - властям или, простите, докторам, все вас поймут...

- Кроме Гараева.

- В том-то и загвоздка, - сокрушенно согласился редактор.

8

Поезд летел сквозь звездную ночь, погромыхивая стальными колесами на стыках рельсов. Темнота за открытым окном казалась густой, осязаемой, она залила всю безграничность видимого пространства, и лишь кое-где в ней дрожали пятнышки далеких огней - фары движущихся по дорогам бессонных грузовиков, редкие фонари ночных поселков. Сами звезды тонули в этой темноте, протягивая сквозь неё голубые льдистые лучи, как свою непрерывную миллионолетнюю мольбу, вечный космический зов. Была тьма, были брошенные во тьму огни, были звезды... Но там, над звездами, было что-то еще. За пределами всех измеримых расстояний, дальше самой стремительной галактики ведь известно, что галактики мчатся тем быстрее, чем больше они отдалены. Что-то тяжкое и громадное простиралось над всем уснувшим в покое миром, и оно не было безразличным, оно чутко реагировало на любые всплески прочерченных на границах бытия и небытия графиков человеческих страстей, судеб и вожделений. Эта магическая взаимосвязь всего существующего на свете особенно драматично ощущалась здесь, внутри пронзающей ночь длинной стрелы поезда, выпущенной безликим лучником. Время цеплялось за звезды и не останавливалась, срываемое плачущим ветром.

Жаркая красная искра горела на конце сигареты Андрея Карелина. Покачиваясь в раме окна, не принадлежа ни мраку и ветру снаружи, ни теплому полусвету внутри, она выглядела точкой под вопросительным знаком, нарисованным распадающейся дугой звезд. Вплотную к окну Андрей не приближался. Там не было защиты от неодолимого тяготения, беззвучного голоса, незрячего взгляда, не было защиты от лишенного форм и определений, всепроникающего средоточия силовых линий, таящегося за звездным куполом.

Оно смотрит, думал Андрей. У него нет глаз, но оно смотрит и видит.

Андрей стоял за дверью, отделяющей коридор вагона от маленького предбанничка возле туалета, перед тамбуром, и курил под табличкой с надписью "Не курить". Он был ещё весь захвачен происшедшим, но его не занимала фактическая сторона истории. Виноват Гараев или нет, кто такой Городницкий, откуда взялась и куда исчезла кассета - ответы на эти вопросы нисколько не интересовали Андрея. Он размышлял о другом, и это скорее можно было назвать танцем ощущений, нежели размышлением.