Странник (Любовь и доблесть)

– Скорее – нехорош. Давно схарчил бы он нашего гарвардского президента, кабы не нгоро.

– А разве он не...

– Нет, – не дослушав вопроса, ответил Зубров. – Для нгоро быть и соглядатаем, и палачом – унизительно.

– Как бы им кровью не поперхнуться от такой гордыни.

– Время покажет. Хотя, по-твоему, его и не существует.

На лице Зубра мелькнула гримаска легкого раздражения и уже через секунду сменилась расслабленно-безразличной улыбкой.

Это напряжение Данилов ощутил немедленно, гормоны выбросили в кровь порцию адреналина, голову чуть поволокло и отпустило... День словно засиял новыми красками, трава сделалась изумрудной и золотой, небо – бездонным, ветер – пьянящим. А губы Данилова тоже скривились в гримаску, хотя и похожую на улыбку, но... Наверное, именно так умный хищник по прозванию человек пытается прикинуться травоядным, но ровно настолько, чтобы противник все же учуял в нем хищника и ретировался, не «потеряв лица»: дескать, а мы тут вовсе не по делам, так, прогуливаемся.

Во главе кавалькады пылил такой же, как у Зуброва, «хаммер»; следом – два открытых тяжелых джипа и фургон. На Каждом из джипов были закреплены на турелях по пулемету. Сопровождающие были потны, возбуждены, крикливы. Автомобили еще не подъехали, а здоровенный негр в джипе что-то выкрикивал, скалил зубы и нелепо жестикулировал, показывая остальным на их автомобиль.

– Наргори, – презрительно выговорил Зубр.

– Кто?

– "Ничьи". Наргори не относят себя ни к одной из этнических групп, не чтут ничьих законов, притом трусливы, дерзки и алчны. Сейчас убедишься.

– Застарелая распря? Между мушкетерами и гвардейцами?

– Джамирро до Ришелье как обезьяне до луны.

– Шпаги выдашь, командор?

– Они под пулеметами – без надобности.

– Тогда – не отвалить ли от греха? Из возраста д'Артаньяна я давно вышел.

Да и ты не Атос.

Зубр промолчал.

– Не, я не «страха ради негритянска», а чтобы не усугублять. Как учили еще самураи, искусный воин не тот, кто побеждает в схватке, а тот, кто с ней разминулся.

– Не ерничай. Считай, интуиция притупилась: ром-то был «негро».

– Будем тереть?

– Слегка. По здешним понятиям.

– Сарынь на кичку, атаман? Резвы рученьки разминаем или длинные языченьки чешем?

– По обстоятельствам. Но без пальбы. Наргори столь же наглы и бесцеремонны, сколь и трусливы. И силу понимают.

– Силу понимают все.

– Но не все подчиняются.

– Вопрос философский.

– Будут задираться – отвязываемся без сантиментов.

– Да какие уж сантименты при этаких габаритах! – кивнул Данилов на великана негра.

– Его зовут Конг.

– Так мама назвала?

– У таких не бывает мамы.

Конг тем временем легко перемахнул борт джипа, из динамиков машины настукивала ритмичная музыка, и Конг двигался, притопывая ей в такт, оскалив ослепительно белые зубы. За ним выпрыгнули еще двое, за плечами у них бестолково болтались «Калашниковы».

Дверцы «хаммера» распахнулись. Из задней вышел высокий, длиннорукий и длиннозубый чернокожий, одетый в хаки с закатанными рукавами. Из другой – двое белых: темноволосый, с незапоминающимся приятным лицом и безразличным взглядом светлых глаз и еще один – рыхлый, черноволосый, пухлогубый; сальные волосы патлами спадали на плечи, жирное угреватое лицо, несмотря на возраст – а было ему на взгляд лет двадцать пять, не меньше, – еще не знало бритвы; только на скулах и щеках курчавились редкие жесткие черные волосья.

– А команданте наш с гостями. – Лицо Сашки Зуброва стало совсем нехорошим, улыбка сделалась приторно-змеиной.

– Выставка уродов, – хмыкнул Данилов. Зубр не ответил.

– А это и есть наш Зубр. – Даро Джамирро развел руки, словно показывая гостям: вот ведь какого редкого бугая вырастили на вверенной ферме, а улыбка у генерала секуритаты сделалась столь безмерно широкой, что лошадиные зубы, казалось, заняли не просто всю нижнюю часть лица – большую его часть. – Гроза буша и нянька нгоро. Учит аристократов, как побеждать.

Неприметный белый перекинулся с Зубровым мгновенным взглядом... или Данилову это только померещилось?

– Даро, по-моему, вы славно повеселились, – нейтрально сказал Зубр, но в голосе его пророкотала угроза, едва слышимая, как ропот дальней грозы.