Лессинг. — Лессинг имеет одно чисто французское качество, и к тому же он как писатель усерднее всех посещал школу французов: он умеет хорошо расставить и расположить свои вещи в витрине. Без этого настоящего искусства его отдельные мысли, как и их объекты, остались бы темны, хотя в общем потеря от этого была бы невелика. Его искусству многие учились (в том числе последние поколения немецких ученых), но еще большее количество людей наслаждались им. Правда, последователи его не должны были бы, как это часто случалось, заимствовать его неприятную манеру писать: смесь сварливости и прямодушия. В своих мнениях о Лессииге как о «лирике» теперь все согласны; а как о «драматурге» — придут со временем к соглашению.
Нежелательные читатели. — Как мучат автора те храбрые читатели с тучной, неповоротливой душой, которые, наталкиваясь на что-нибудь, всегда опрокидываются и каждый раз при этом ушибаются.
Мысли поэта. — Настоящие мысли истинных поэтов являются всегда как египтянки под покрывалом, из-под которого виднеются только глубокие очи мысли. Мысли поэта вообще не так ценны, как их считают: в оценку их входит плата за покрывало и за собственное любопытство.
Решать просто и с пользой. — Переходы, исполнение, пеструю игру аффектов — все это мы дарим автору, потому что все это несем с собой и предоставляем в пользу его книги, если он сам для нас чем-нибудь полезен.
Виланд. — Виланд писал по-немецки лучше, чем кто-либо, и при этом испытывал истинное наслаждение и неудовлетворенность мастера (его переводы писем Цицерона и Лукиана — лучшие немецкие переводы); но его мысли не оставляют нам пищи для размышления. Мы с трудом переносим его веселые нравоучения, как и его веселые безнравственные выходки: и те и другие стоят друг друга. Люди, наслаждавшиеся ими, были, может быть, лучше нас, — но им нужен был такой писатель, потому что им недоставало нашей живости. Гете не был необходим немцам, и потому они не умеют им пользоваться. Доказательством тому могут служить наши выдающиеся государственные люди и художники: ни для кого из них Гете не был и не мог быть наставником.
Редкие праздники. — Выразительная сжатость, спокойствие и зрелость найдя эти качества у автора, остановись и празднуй долгий праздник среди пустыни: не скоро выпадет тебе такой счастливый случай.
Сокровища немецкой прозы. — Если исключить произведения Гете и в особенности его "Беседы с Экерманом" — самую лучшую из всех немецких книг, то что же, собственно говоря, останется нам еще из немецкой прозы такого, что можно было бы перечитывать не раз? Афоризмы Лихтенберга, первый том жизнеописания Юнга-Стилинга, "После лета" Адальберта Штифтера и "Люди Сельдвилы" Готфрида Келлера — вот пока и все книги, достойные внимания.
Литературный и разговорный слог. — Искусство писать прежде всего требует суррогата для тех способов выражения, которые находятся в распоряжении говорящего, т. е. мимики, ударения, тона, взглядов. Поэтому литературный язык сильно отличается от разговорного и представляет больше трудностей, так как не уступает ему в выразительности, при гораздо меньших средствах к ее достижению. Демосфен произносил свои речи не в том виде, как мы их читаем, — он переработал их для чтения. Речи Цицерона должны быть «демосфенизированы» для этой цели, а то от них отдает римским форумом больше, чем читатель в состоянии это вынести.
Осторожность при цитировании. — Юные авторы не знают, что любое удачное выражение, любая удачная мысль — хороши только в совокупности с другими, подобными им, выражениями и мыслями, что превосходная цитата может обратить в ничто целые страницы, даже целую книгу. Она как бы предостерегает читателя, говорит ему: "Будь внимателен: я — драгоценность, а все остальное рядом со мной — олово, простое, жалкое олово". Всякое слово, всякая мысль должны находиться, так сказать, в подходящем для них обществе. Это — первое правило изящного слога.
Как можно высказывать ошибочные суждения? — Можно спорить относительно того, в каком случае заблуждения приносят более вреда, — в том ли, когда они высказываются в неудачной форме, или в том, когда выдаются за непреложные истины. Разумеется, что в первом случае они вдвое вреднее, и их труднее выбить из головы, но, с другой стороны, действие их не так верно, как во втором случае: они менее заразительны.
Ограничение и увеличение. — Гомер ограничивал, уменьшал количество материала, но зато давал широкое развитие отдельным сценам. Так же точно постоянно поступают позднейшие трагики: каждый из них, сравнительно со своим предшественником, берет все меньшее и меньшее количество материала, но каждый в своем ограниченном, огороженном садике добивается наиболее роскошной полноты цветов.