Странник

Зима. Танцоры рассыпались в стороны, как листья по ветру; от пустоты, освещенной лунным светом, повеяло холодком, а музыка стала резкой, как завывание ветра. Мороз сковал планету, стальной свет солнца и режущий блеск звезд, шорох снежинок и медленная поступь ледников, идущих на юг. В небе причудливо задрожало северное сияние. Одна танцовщица вышла вперед и застыла на месте, словно растерявшись. Затем топнула ножкой раз, два, принялась плясать заключительный танец. Это Илалоа, заметил Тревильен.

Сначала она танцевала медленно, словно продираясь сквозь туман и метель. Музыка снова стала громче, резкая, дикая; девушка двигалась все быстрее, убегала, пряталась, трепетали сломанные крылья, был голод и разрушения, холод, смерть и забвение. Он смотрел как зачарованный, с такой яростью и безнадежностью она танцевала. И музыка теперь была грохотом ледников, сминающих горы, топчущих широкие равнины и гордые леса. Зима обезумела, снег и ветер, ночь и шторм, раскалывающиеся айсберги на севере и опустошающие смерчи на юге, мир, стонущий под собственной тяжестью.

Наконец шторм утих. Танцовщица медленно ушла прочь, медленно, как последний вздох, покидающий грудь. После нее остался только безжизненный грохот моря и льдов, печальное завывание ветра и остывающие уголья солнца. Все было кончено.

И в этом было свершение. Жизнь возникла, боролась и умерла. Была реальность и других доказательств не требовалось.

Когда вновь наступила тишина, ни один из алори не пошевельнулся. Они долго сидели, не двигаясь с места, не произнося ни слова. Затем один за одним стали подниматься и уходить в ночь. Праздник закончился.

Никки побледнела. Тревильен с удивлением заметил, что уже светает. Неужели прошла всего одна ночь?

Когда они вернулись в лагерь номадов, Йоахим обвенчал их. После этого устроили пир и веселье, но Тревильен с Никки не стали задерживаться надолго.

Глава 18

Они вдвоем ушли из поселения и двинулись вдоль острова. Они не торопились. Когда они находили особенно приятное местечко — песчаную бухточку, укромную долину или одинокую горную вершину, то оставались подольше, пока смутное чувство беспокойства не гнало их дальше.

Тревильен хотел знать о цивилизации алори больше. Но чтобы знать ее, нужно было принять ее.

Они часто встречали алори в лесу или натыкались на их деревни. Везде их встречали с радостью и охотно отвечали на их вопросы. Лучше узнав язык, Тревильен даже начал думать на нем, потому что в языке его цивилизации не было слов, с помощью которых можно было полностью выразить новые понятия. Насколько вообще культуру алори можно было сравнить с любой человеческой культурой, она была сдержанной, уравновешенной, упорядоченной. Агрессивная личность не нашла бы себе здесь применения — и все-таки каждая личность здесь могла развиваться полностью и вполне самостоятельно выбирала свой собственный путь в рамках общего порядка.

Даже по собственным меркам это было далеко не совершенное общество. Утопия — всего лишь противоречивая мечта. А здесь, как и во всей вселенной, были свои печали, но эти печали — часть жизни.

Не была цивилизация Большого Креста и царством бездумного смирения. По-своему это была культура, ничуть не менее научная, чем культура Сола. Просто теоретические основы были совершенно чуждыми. Ум алорианина не делил проблему на частные факторы, а рассматривал ее как единое целое. Если поставленный вопрос не полон, человек скажет, что не учел всех необходимых данных; алорианин же скажет, что структура вопроса не кажется (не выглядит? не чувствуется? в бейсике не было нужного слова) правильной.

С другой стороны, когда дело доходило до простейших машин, алори были полными неумехами. Самый разумный из них не понял бы принципа работы обыкновенного радиопередатчика, а уж космические корабли они водили исключительно по мокрому пальцу. Они имели лишь слабое представление об атоме и совсем не знали о его ядре. Общая теория поля была им непонятной до отвращения.

Тревильен все яснее и яснее понимал, что этот народ питает непримиримую враждебность не просто к его цивилизации — к цивилизации вообще.

— Если они считают, что не выдержат состязания с нами, то по их же собственной философии выходит, что их образ жизни неверен и должен уступить. Но ведь они смогут выдержать, если до этого дойдет. Они обладают знаниями, за которые мы готовы отдать все. Это даже не будет состязанием в привычном смысле слова — такого не бывает, когда каждая планетная система может легко прокормить себя.

— Не знаю, — пожала плечами Никки. — А что, это так важно?

Он пристально посмотрел на нее сверху вниз.

— Да, — ответил он наконец. — Это важно.

Они стояли на вершине скалистого мыса, на южном берегу. Перед ним лежало море; свежий, сырой ветер взлохмачивал пшеничные волосы Никки.

— Они напоминают мне фанатиков, воинствующих религиозных фанатиков древней Земли.

— Один образ жизни уступает место другому. За это стоит убивать?