Страх любви

— Дорогой мой, господин Руасси никогда ничего не думает о других; он думает только о себе… Но вы, кажется, опечалились, мой друг? Ну, мне надо одеваться. Мы с вами еще увидимся до моего отъезда, не правда ли? И подумайте серьезно о поездке в Венецию.

II

— Осторожнее! Здесь еще три ступеньки.

Девица, за которой шел Марсель Ренодье, полуобернулась к нему. Пламя свечи, которую она несла, осветило ее лицо. Под рыжим напуском крашеных волос лицо было правильное, но несколько грубое, прямой нос и мясистый рот придавали ему известную прелесть, и в нем был словно намек на некоторую красоту, несовершенный и грубый набросок которой оно являло.

Ключ в замке скрипнул.

Теснота прихожей делала низкий потолок еще заметнее. Комната, следовавшая за прихожею, была длинная и низкая. Марсель откинул на окне занавеску; окно, во втором этаже, выходило на улицу Монтень и на дома напротив, близкие и мрачные. Марсель стоял, прислонясь лбом к стеклу, и слышал за собою шелест ткани… Он встретил эту девушку на Елисейских полях. Она возвращалась пешком из кафе с бульвара. Он заговорил с нею… Теперь она, должно быть, уже раздета. Он не испытывал к ней никакого любопытства, никакого желания…

С минуту она ходила по комнате; шаги ее тяжело ложились по ковру. Марсель чувствовал себя таким печальным, таким мрачным, что ему захотелось поговорить, чтобы ни о чем не думать, и он предложил ей несколько вопросов. Прежде чем ответить, она села в ногах кровати. Сначала она говорила отрывисто и неохотно. Потом несколько оживилась. Ее рука, опиравшаяся на постель, поддерживала ее склоненное тело. Голос у нее был хриплый, но вдруг в нем появлялась неожиданная мягкость.

— Что и говорить, не всегда бывает весело! Но ничего не поделаешь! Приходится бегать. У нас ренты не припасено. Значит… разбирать не приходится. Я рождена, чтобы ничего не делать… Разумеется, я предпочла бы спать!.. И все же могу сказать, что никогда не любила дрыхнуть по ночам, даже когда была девчонкой. Средь бела дня вот это славно! Иной раз я себе это позволяю; но знаешь ли, кровать — это не то, что сено… Да и сено — колется… то ли дело трава, мягкая высокая трава, под которою чувствуешь землю и которая пахнет зеленью. Вот где хорошо…

Она откинулась назад, вытянулась. Кончики ее грудей походили на два цветка клевера. Она скрестила над головой руки. С закрытыми глазами, ее спокойные черты дышали каким-то благородством. Марсель смотрел на это чужое лицо, ставшее вдруг близким. Из глубины его воспоминаний поднимался аромат травы и воды, запах солнца, вид местности — образы, вызванные этим уснувшим лицом, похожим на грубый слепок другого облика, который смутно рисовался в его памяти и в котором он не хотел признаться, словно боясь его оскорбить…

III

— А, Марсель! Как это мило с вашей стороны, прийти со мной проститься! Вы видите, я окружен чемоданами…

Мебель в приемной Сириля Бютелэ была покрыта чехлами. Сквозь открытую дверь в столовой виднелись подставки, с которых были убраны вазы. Японская люстра с бронзовыми водорослями была завернута в кисейную пену. Бютелэ пригласил Марселя сесть.

— Я только опустошу эту папку, после чего я к вашим услугам…

Художник кончал перебирать письма. Он быстро пробегал их глазами, смотрел подпись и рвал.

— Я люблю порядок, не правда ли? Я питаю ужас к грудам старых бумаг, которые накапливаются… Да, все, что нас занимало, никогда больше не будет нас занимать… Разве у нас есть время вспоминать!..

Он держал перед собой развернутое письмо, написанное на бледно-голубой бумаге. С минуту он колебался, потом разорвал его и бросил на пол клочки, которые рассыпались.

— Есть вещи, о которых грустишь, когда они кончаются, мой друг Марсель, и о которых знаешь, что они больше не повторятся… особенно когда человек уже не молод, как я… Ба, я все же неплохо прожил жизнь!

Он отряхнул клочок письма, приставший к его одежде, и продолжал:

— Да, и даю вам слово, мне почти не жаль будет умереть… теперь. Я сделал приблизительно то, что должен был сделать, и получил приблизительно то, что можно получить. Когда я почувствую, что рука моя тяжелеет и зрение слабеет, я не стану упорствовать над работой.

Он откинулся на спинку кресла.

— Когда я уже не в силах буду воспроизводить природу, я еще буду в состоянии любоваться ею… Я часто думал о том, как я проведу последние годы жизни. Знаете, Марсель, я буду путешествовать. В настоящее время при наших средствах передвижения, если старик чувствует себя не слишком плохо, он может отлично объехать вокруг света. Путешествие — идеальное развлечение для старости!.. И потом старикам не следовало бы умирать дома: они должны скромно исчезать вдали, никого не беспокоя… Как деликатно уехать умирать в Китай, в Африку или еще куда-нибудь, в какой-либо из городов Востока, никому не мешая!

— О, господин Бютелэ!

Художник рассмеялся:

— Я говорю правду, Марсель… Но, в конце концов, я удовольствовался бы и моей милой Венецией. Я люблю ее кладбище, обнесенное красными стенами, на острове Сан-Микеле.