Страх и отвращение предвыборной гонки – 72

Я уставился на него, пытаясь сосредоточиться. За всеми столиками в радиусе трех метров от нас воцарилось молчание, но единственное, что действительно озаботило меня, — это четыре парня из Секретной службы, которые внезапно набычились за своим столиком, расположенным как раз позади Манкевича и тех, кто ел вместе с ним.

Я быстро шел по проходу, особо не думая ни о чем, кроме того, что хотел спросить у Манкевича, но его громкое обвинение слегка встряхнуло меня. Я вдруг мгновенно осознал, что четыре головореза с проводами в ушах настолько встревожены моим стремительным появлением, что уже готовы сначала избить меня до состояния комы, а уж потом начать задавать вопросы.

Это было мое первое столкновение с Секретной службой. Их не было ни на одних других предварительных выборах, пока не наступил Висконсин, а я не привык работать в ситуации, когда любое резкое движение рядом с кандидатом может означать перелом руки. Им приказали защищать кандидата, и они обучены, как легковозбудимые охранные собаки, реагировать в полную силу при первых же признаках опасности. Ничего не стесняться. Сперва сломать запястье, а затем перейти к ребрам… И если «убийца» окажется просто странно одетым журналистом — ну, это то, что парни из Секретной службы называют «Бывает, блин!». Воспоминания о Серхане Серхане еще слишком свежи, а надежной базы данных потенциальных убийц не существует… Поэтому все, в том числе и журналисты, находятся под подозрением.

Все это пронеслось в моей голове за доли секунды. Я видел, как все это происходит, но мой мозг от слишком большого напряжения засбоил. Сначала машина, теперь это… И, пожалуй, самым тревожным было то, что я никогда не видел Манкевича даже улыбающимся.

Но теперь он смеялся, и телохранители из Секретной службы расслабились. Я попыталась улыбнуться и что-то сказать, но мой мозг все еще был заблокирован на нейтралке.

— Тебе теперь лучше держаться подальше от моего дома, — сказал Манкевич. — Моя жена тебя на дух не переносит.

«Господи, — подумал я. — Что же такое здесь происходит?» Где-то позади меня я услышал голос, воскликнувший: «Эй, шериф! Привет! Шериф!»

Я глянул через плечо посмотреть, кто меня зовет, но все, что я увидел, — это море незнакомых лиц, и все смотрели на меня… Так что я быстро повернулся к Манкевичу, который все еще смеялся.

— Что, черт возьми, ты говоришь? — спросил я. — Что я сделал твоей жене?

Он помолчал, отрезая кусок от лежащих на его тарелке говяжьих ребрышек, а затем снова поднял голову.

— Ты назвал меня помятым маленьким человечком, — сказал он. — Ты пришел ко мне домой и выпил все мое спиртное, а затем сказал, что я помятый маленький человечек, который похож на торговца подержанными автомобилями.

— Шериф! Шериф! — снова этот чертов голос. Он показался мне смутно знакомым, но я не хотел оборачиваться, чтобы снова не увидеть у себя за спиной всех этих людей, уставившихся на меня.

Тут туман начал рассеиваться. Я вдруг понял, что Манкевич шутит — и это, пожалуй, поразило меня больше всего в том, как развивалась эта предвыборная гонка–72. Мысль о том, что кто-то, связанный с информационной кампанией Макговерна, может на самом деле рассмеяться на публике, с трудом умещалась в моей голове. В Нью-Гэмпшире никто даже не улыбался, а во Флориде настроение было таким подавленным, что я чувствовал себя виноватым, просто слоняясь рядом.

Даже Манкевич во Флориде вел себя как человек, которого собираются бить палками по пяткам… Поэтому я был озадачен и даже немного разнервничался, увидев его в Милуоки улыбающимся.

Может, он обкурен? Неужели дошло и до этого?

— Шериф! Шериф!

Я стремительно обернулся, внезапно разозлившись на то, что какой-то кретин издевается надо мной в таких обстоятельствах. К этому моменту я уже забыл, о чем хотел спросить Манкевича. Вечер развивался в стиле Кафки.

— Шериф!

Я посмотрел на стол позади меня, но никто и глазом не моргнул. И тут я почувствовал руку, тычущую мне в бок… Моим первым побуждением было отбить ее хорошим ударом, вмазать сверху так, чтобы покалечить ублюдка… и тут же извиниться: «О! Простите, старина! Наверное, нервы сдали…»

И все к тому и шло, когда вдруг 30 секунд спустя я осознал, что рука у моего пояса и голос, кричащий «Шериф!», принадлежат Джорджу Макговерну. Он сидел прямо позади меня и обедал с женой и некоторыми сотрудниками предвыборного штаба.

Теперь я понял, что здесь делала Секретная служба. Я стоял так близко к Макговерну, что каждый раз, когда оборачивался, чтобы посмотреть, кто вопит «Шериф!», я видел почти каждое лицо в зале, кроме того, что находилось прямо рядом со мной.

Он развернулся в кресле, чтобы пожать мне руку, и улыбка на его лице была улыбкой человека, который только что отмочил действительно замечательную шутку.

— Черт возьми! — выпалил я. — Так это вы!